Мысли о Фазлуллахе, как всегда, завели в тупик, и только прибытие гонца от брата - сардара Бахлула, который сообщал шаху, что Тохтамыш-хан разбил лагерь в горах неподалеку от Дербента и стягивает туда войска, внушило Ибрагиму туманную надежду на благоприятный исход надвигающихся событий. Поднявшись с трона, Ибрагим приказал принцу Гевхаршаху срочно разузнать о продвижении армии эмира Тимура, а царедворцам ждать сообщений, дабы решить, что предпринять.
Армия Тимура проделывала громадные по расстоянию переходы наикратчайшим путем, по бездорожью, оставив хорошие караванные дороги. Поэтому даже пешие воины, вооруженные сверх копья только луком и стрелами, имели в походе по два коня: одного для верховой езды, второго в поводу, про запас. Вместо тяжеловесных четырехколесных арб, запряженных буйволами, тимуриды пользовались легкими двухколесными одноконными повозками, как это было принято у них в Мавераннахре, и в придачу возчик вел в поводу по две лошади. Катапульты с каменными ядрами тянули многоколесные повозки, запряженные шестеркой восьмеркой коней, и столько же коней запасных. Все, начиная от пехоты и кончай продовольственными и трофейными обозами, двигались со скоростью верховых, и поэтому армия Тимура была самой молниеносной и маневренной армией, что и составляло главное ее преимущество перед другими армиями современного ему мира. Для быстрой и точной рекогносцировки каждый род войск имел свой цвет. Дозорные и разведчики были одеты в белые шапки и белые чекмени и ездили на белых конях. Караульное войско, также одетое в белое и на белых конях, разнилось от дозорных и разведчиков железными кольчугами и шлемами. За караульным войском следовала на вороных конях легкая стрелковая кавалерия в черных чекменях, за ними па гнедых конях и в серых чекменях - передовые наступательные полки, а за авангардом - в голубых чекменях, стальных кольчугах и шлемах - запасные наступательные полки. За тремя родами войск двигались сыновья, родственники и ближайшие соратники эмира со своими частями, в которых соблюдался тот же порядок движения и то же чередование белого, черного, серого и голубого цвета. Строй замыкала трехсоттысячная конница Тимура, одетая с головы до ног в пурпур, на красных конях.
Согнанные из завоеванных городов портные дни и ночи шили обмундирование для армии из привозных шелков, шерсти и бархата.
Цветовые различия строго соблюдались и в купеческих караванах, фуражных, продовольственных, трофейных обозах, следовавших за армией, и любой интендант мог в минуту определить, кому принадлежит тот или иной обоз.
Все это укрепляло порядок и дисциплину в армии, а местонахождение эмира Тимура в походе еще более поддерживало ее, ибо все, начиная от военачальников и до конюхов, зная, что они постоянно обозримы повелителем, ощущали себя так, как если бы все скопом помещались у него на ладони. К чувству всеобщей ответственности и страха примешивалось страстное желание отличиться в наступлении, начинающемся обычно тучей стрел черноодетых лучников и завершающемся селевым потоком пурпурноодетой конницы, чтобы получить из щедрых рук повелителя награду, присовокупив ее к списку наград, означенных на шейном ярлыке.
Но цветовой и линейный порядок, принятый в армии Тимура и укреплявший ее боеспособность, вместе с тем делал ее различимой и распознаваемой и для окружающего бурлящего мира, в котором то и дело возникали сообщества кочевых племен, мечущихся в обезумевшем мире в поисках безопасных пастбищ в стороне от войн и кровопролитий, сколоченные беглыми правителями захваченных крепостей войска из бродячего и разбойного люда, разбитые остатки некогда могущественных армий, военачальники которых искали союзников и соратников, и, соединившись, составляли грозную силу, которая вдруг скоропостижно рассыпалась и исчезала. Встречались тут и неведомые главари, неведомых сект, ищущие поддержки и покровительства. Как ни тщился эмир Тимур неожиданными бросками и частой переменой направления скрыть передвижение армии, чтобы сбить с толку враждебное окружение, это плохо удавалось, и ширванские дозорные, равно как и гасиды Фазла, несшие службу на вершинах каменистых гор от Нахичевани до Шемахи, выследили армию, и уже назавтра в полночь принц Гёвхаршах докладывал Ибрагиму, что карательный отряд в тысячу верблюдов уже вошел в Ширван, армия же Тимура движется по старой дороге вдоль Куры на Ширван.
Время было за полночь. Ибрагим, только что покинувший спальню государыни на женской половине ханеги, сидя в своей опочивальне в ночном колпаке и шелковом халате, выслушал сына, поспешно накинул красную мантию и с короной на голове спустился па первый этаж, в тронный зал. Лицо его горело; его бросало то в жар, то в холод.
Дворец был охвачен паникой. Царедворцы, столпившись в прихожей тронного зала, то и дело приоткрывали массивную дверь с перламутрово-серебряным изображением бычьей головы и раздвигали златотканый занавес, обращаясь к гуламам с просьбой доложить о них шаху.
Но шах никого не звал.
Весь город за дворцовыми воротами, начиная от кварталов Мейдан и Шабран и до парных башен Глазных ворот, далеко внизу был залит огнями. Даже на крышах караван-сараев, расположенных вокруг города, стояли люди, высоко подняв длинные прутья с горящей паклей.
Подойдя к окну тронного зала, Ибрагим оглядел море огней и благодарно подумал, что подданные его собрались в эту недобрую ночь, чтобы продемонстрировать свое единство с шахом-землепашцем. Шах, растроганный признательностью подданных, отчетливо осознавал немалые причины этой верноподданнической благодарности. Двенадцатилетний мир, лишь единожды нарушенный разбойничьим, грабительским набегом султана Ахмеда на святой Малхам, отмена и освобождение их от двадцати податей из двадцати пяти, принятых при Хушенке, возможность мирно возделывать свои пашни и сады, умножать поголовье скота, закладывать новые тутовники, открывать новые червоводни, шелкопрядильни, мастерские и лавки и беспрепятственно торговать таков был неполный перечень дарованных им благ. И шах был уверен, что в этот тревожный час они собрались, чтобы предложить ему свои жизни и выразить свою готовность к джахаду - священной войне. Великая любовь и слава на вечные времена, о которых он тайно грезил всю свою жизнь, радовали его среди тревог и забот так, что, и заметив белые хирги, в которые были почему-то одеты аснафы, знакомые ему в лицо, он продолжал витать в грезах. Зачитанный глашатаями во всех уголках Ширвана указ шейха Азама о хуруфитах не возымел действия, и с соизволения Фазла в Шемахе все чаще появлялись его мюриды, чтобы выдать белую хиргу хуруфитам, прошедшим стадию обучения, и белые хирги, все чаще появлявшиеся в городе вопреки высочайшему указу, примелькались всем. Возможно, поэтому люди в белых хиргах поначалу не очень беспокоили Ибрагима, но, присмотревшись внимательнее и увидев в свете факельных огней сплошную белоснежную толпу, он вдруг почувствовал озноб, сердце его сжалось в предчувствии беды и забилось редко и неровно. Чтобы подкрепить его, он хлопнул ослабевшими руками в ладоши и попросил у бесшумно подбежавшего юного гулама шербет.