Гёвхаршах непоколебимо верил, что рано или поздно политика его отца воссоединится с программой, намеченной Фазлом, и с одинаковой преданностью служил обоим.
Пройдут годы, наступит день, когда предводители великой армии под знаменем хуруфи, призовут его к ответу и потребуют сделать выбор, и Гёвхаршах, сделав последнее отчаянное усилие воссоединить свою раздвоенную душу, втайне от отца подпишет договор, на основании которого ширванский трон должен отойти под покровительство единого царства справедливости с центром в Тебризе, и, выбрав наконец один из двух путей, сам окажется на третьем, ведущем на плаху.
Теперь же, стоя в темноте, он и не помышлял о выборе: обе стороны ему были близки и дороги, он не мог бы порвать ни с одной. И Гёвхаршах решил объясниться с друзьями, сказать им, что его признание отнюдь не означает отказа от служения Фазлу; что, напротив, предупреждая о действительных размерах опасности он призывает их к осторожности и продуманным действиям.
Спускаясь вниз по склону, он прошел мимо особняка гаджи Нейматуллаха, из окон которого, несмотря на тревогу и смуту, как всегда, доносились звуки чанга и камана, и заспешил, в самую древнюю часть города, где в лабиринте закоулков, отдававших даже в эту теплую весеннюю ночь сыростью и затхлостью, помещалась тайная квартира хуруфитов. Сворачивая на узкую улочку Гёвхаршах оглянулся еще раз на огромную толпу в белеющих хиргах, которая далеко внизу сплошным потоком шла по булыжному спуску, усеянному затоптанной, но еще дымящейся паклей факелов, к Главным воротам.
В знакомом переулке от группы людей отделился человек в одежде ремесленника и, сказав что-то на закодированном, попятном лишь немногим хуруфитам языке своим товарищам, последовал за принцем. Возле тайной квартиры день и ночь дежурили мюриды.
Дежурный мюрид отпер кованную железную дверь, к которой был прибит кусок белого войлока - опознавательный знак хуруфитов, пропустил вперед принца, вошел сам и запер изнутри дверь. По узкой, многопролетной каменной лестнице они спустились в глубокий, как колодец, двор, и Гёвхаршах неволено замедлил шаг перед входом в дом - оттуда доносилось пение. Кто-то играл на уде и пел:
Если ты душа души, о душе иной не жаждай!
Стань душой моей души, не ищи другой, не жаждай!
Дежурный мюрид, с досадой оглянувшись на замешкавшего принца, прошел вперед, а Гёвхаршах, ступив на порог, остановился изумленный: это пел Насими.
...На тайном меджлисе решено было - на случай, если шах, не вняв намазу Амина Махрама, вознамерится привести в исполнение указ - всем мюридам, собравшимся на дворцовую площадь, дабы продемонстрировать мощь хуруфитов, срочно разойтись, рассеяться, переодевшись в одежду ремесленников, землепашцев, скотоводов. Остальным о необходимости скрыться должны сообщить гасиды. Фазлу - с его постоянной группой сопровождения немедленно трогаться в путь, покинуть Ширван и ехать в направлении неприступных гор Карабаха, передвигаясь по ночам, а днем, хоронясь. Наследнице- вместе с сестрами, братьями и сопровождающими мюридами остаться временно в Баку, на попечении мовланы Таджэддина, который жил в резиденции бакинского правителя Дервиша Гаджи. В Баку же, в укрытии, пока оставаться старикам и детям мюридов. Мовлане Махмуду - продолжать ходить дервишем до истечения срока дервишества, пока не последует вызова от Фазла; если же вызова в срок не последует, то с согласия халифов вернуться в одну из мечетей, расположенных в ремесленных кварталах Шемахи, и приступить к исполнению своих прежних обязанностей. Юсифу - наладить подполье в Ширване и, удостоверившись, что все в полном порядке, вместе с наследницей духа и бывшими главами тебризских ремесленных общин вернуться в Тебриз и, укрывшись в тайной резиденции Ахи Гассаба, держать постоянную связь с Кара Юсифом Каракоюнлу, направлять и руководить преподаванием учения Фазла в его армии, а также в армиях султана Ахмеда и других правителей-военачальников, дабы по окончании срока обучения вместе с наследницей духа отправиться в сторону Египта на встречу с Кара Юсифом и с остальными, от имени Фазла вручить им хиргу и назначить день восстания в Тебризе.
В перечне дел и имен не значилось имени Сеида Али Насими. В самом начале меджлиса между ним и Юсифом вышел спор. Насими резко отверг предложение Юсифа потребовать оружие у шаха. "Наша сила в учении, - сказал он. - Если народы выходят из повинения Диву, то лишь благодаря учению. Защита Фазла в его учении. Оружие породит погром и сломит нашу мощь".
На него ополчились все, но Сеид Али стоял на своем.
"Кончилось время символических мечей. Теперь время оружия. И спасение Фазла в оружии", - заключил спор Юсиф, подводя итог всем выступлениям.
Но оставалось волеизъявление Хакка, и Насими, как и все, ждал, что скажет Фазл. Но Фазл обратил свое слово к одному Насими. "Ты выше наших преходящих забот, свет очей моих. Будь вольным дервишем и проповедуй наши идеалы поэзией", - сказал он и поручил Сеиду Али поддерживать постоянную связь с доверенными лицами в двадцати четырех ремесленных мечетях Шемахи, развивая и углубляя с их помощью связь с народом.
В голосе Фазла слышалось столько искренности, в глазах светилась такая любовь, что Насими ни на минуту не усомнился, что ему предоставляют свободное дервишество ради достижения высшей программы Хакка.
Но после меджлиса, когда он увидел мюридов, столпившихся вокруг Юсифа, и узнал, что Юсиф назначен Самитом при Натиге (Самит - Молчащий, оружием исполняющий волю Натига; Натиг - оратор (здесь подразумевается пророк) ред.), мозг его молнией пронзила мысль: "И от дел ты отлучен, Насими!"
Стоя в толпе позади гасидов, Насими смотрел, как Юсиф с презрительной усмешкой выслушивал Амина Махрама. Надежда и упование Устада в тяжелейшие дни, он смотрел сейчас на происходящее со стороны и сам выглядел посторонним, неправомочным, бессильным. Поражение Устада, который умел словом сотрясать царство гнета, а теперь сам просил оружия у ближайшего союзника и получил отказ, раскаленным клеймом жгло ему сердце. В миг, когда город погрузился в темноту, он ощутил, как и в нем погас свет и не осталось ничего; кроме предчувствия краха. И когда мюриды, затаптывая брошенные оземь факелы, мощным потоком устремились вниз по спуску между кварталами Мейдан и Шабран, Сеид Али, вдруг ощутивший смертельную усталость от сознания предопределенности и невозможности изменить что-либо, пошел со всеми. Но, услышав совсем близко родной до боли голос, он невольно остановился.