И даже теперь, когда мюриды, обеспокоенные возвращением Фазла, не ждали ничего радостного, они с привычной надеждой смотрели на одинокий свет.
Факел исчез на какое-то время в густолиственном глубоком ущелье меж двух гор, где когда-то у ручья, в мшистых камнях молился перед набегом - султана Ахмеда Джелаири малхамский шейх, и когда появился вновь, мюриды увидели на пологом склоне группу всадников, от которой вскоре отделился один и поскакал к ним с факелом в руке. Мюриды узнали во всаднике одного из постоянных сопровождающих Фазла, дервиша Гасана.
Из группы, оставшейся позади и невидимой сейчас, послышалось несколько голосов, и стоявшие на плато мюриды отчетливо слышали в зовущих голосах беспокойство и тревогу, но дервиш Гасан, к которому они были обращены, словно не слыша их, во весь опор гнал коня.
Дервиш Гасан был искусный травник, лекарь и повар. Отвечая на вопрос о призвании и условиях служения Хакку во время обряда получения хирги и символического меча, он обязался хранить тело Фазла от болезней. С той поры, не разлучаясь с Фазлом, тревожась, если конь его вдруг в пути на несколько шагов отставал от коня Фазла, он берег и лелеял Устада, как может беречь и лелеять ребенка мать. "Чтобы узнать состояние Фазла, достаточно посмотреть в лицо дервишу Гасану. Его лицо - зеркало здоровья Устада", - говаривали мюриды, и в словах их не было преувеличения.
После того как часть некогда большой семьи дервиша Гасана была насильственно угнана в Самарканд, а оставшиеся погибли от мечей налогосборщиков Мираншаха, измученный судьбою трудолюбец не знал иной заботы, цели и смысла жизни, кроме беззаветного служения Устаду.
Привычные к языку символов мюриды, увидев факел Устада в руках лекаря, который отделился от группы и, не отвечая на зовы, в смятении скакал к ним, забеспокоились о здоровье Фазла.
Но весть, которую привез им дервиш Гасан, оказалась куда страшнее. Соскочив с коня на краю плоскогорья и высоко над головой подняв факел, трепещущий свет которого то затенял его, то ярко высвечивал, дервиш Гасан как-то странно оглядел примолкшую толпу и, разглядев знакомые лица, разрыдался, как дитя.
- Пепел на наши головы, эй, мюриды! Устад сдается! - выкрикнул он срывающимся голосом, и толпа, как насмерть сраженная молнией, застыла.
Из глубоко запавших глаз дервиша Гасана полились слезы и текли по иссохшим щекам, меж редкой щетиной давно не паленной бороды; плача и причитая, он покачивал факелом над головой.
- Сдается, эй, мюриды! Не по настоянию невежд нахакков (Нахакк - дословно: не бог; по терминологии хуруфитов - невежда - ред.), не под давлением врага, а - вот горе, вот несчастье! - по решению своих же халифов - Мыслимо ли такое, эй, мюриды! Халифы - отступники! Кроме мовланы Махмуда и Сеида Али все семеро вышли предатели! Они покинули Устада на полпути и выслали ему решение о возвращении и сдаче!
В первых рядах мюридов, плотным кольцом обступивших Дервиша Гасана, произошло резкое движение. Вперед выступил Юсиф с бурно вздымавшейся под распахнутой хиргой. грудью.
- Я не отступник, дервиш Гасан! Я не с ними! Ты видишь - я здесь, со всеми! - раздраженно выкрикивал ом. Но лекарь слышал только свою беду, свое отчаяние.
- Оплот надежды нашей покидает нас, эй, мюриды! - причитал он. Объединитесь и волей, равной воле Хакка отмените решение! Не дайте Устаду сдаться! - призывал он. - Если восстание требует жертвы, то почему жертвой должен стать Фазл? Если мы все готовы пожертвовать собой ради Фазла, то как же примириться с тем, что Фазл сам приносит себя в жертву? Кто мы и что мы без Фазла, эй, мюриды? - вопрошал он.
Мгновенный гул, вызванный протестом Юсифа, затих, толпа молчала, и только горячее дыхание в холодном утреннем воздухе выдавало волнение собравшихся здесь людей.
Дервиш Гасан повторил свою страшную весть и, на мгновение застыв, уставился с изумлением на молчащих, тяжело дышащих людей.
- Вы что, мюриды, не слышите меня?! По воле предателей Устад отсюда направился в Шемаху! Я зову вас на джахад!.. Почему вы не отзоветесь, эй, мюриды?! Окаменели вы, что ли?! - В голосе его звучало такое отчаяние, что казалось, сейчас разорвется сердце.
И толпа всколыхнулась. Тяжело ступая, вышел вперед внушительный человек, отличавшийся от безбородых мюридов в белых хиргах густой бородой и длинной голубой абой, - мовлана Таджэддин. Утверждая, что сход созывается против воли Хакка, он тем не менее прибыл сюда одним из первых и, как, если бы не было никакого спора, помогал соорудить высокий минбар при свете костра. И сейчас он стоял, спокойный и степенный, перед дервишем Гасаном, сеявшим страх и сомнение,
- Как не окаменеть нам, дервиш Гасан?.. Факел Устада в твоих руках, и мы не вправе усомниться в твоих словах, - начал он неспешно. - Спор в группе халифов и возвращение Устада обеспокоили и нас, дервиш Гасан. И у нас немало сомнений и подозрений. Но халифы наши всегда были преданными и разумны. Как нам поверить в отступничество совершенных, каждый, из которых олицетворяет Хакка, а все вместе равны Фазлу-Хакку?!
- Но я же говорю вам, что они приняли решение о сдаче Фазла! Разве я не такой же, как и ты, правдолюбец и мюрид Фазла? Почему же ты не веришь моим словам? Или человек, носящий эту священную одежду, - дервиш Гасан дернул ворот своей хирги, - способен на ложь, мовлана? Предатели вручили свое решение мовлане Махмуду, чтобы он передал Фазлу, но Махмуд порвал и выкинул его. Они попытались передать с Гусейном Кейа, но и Гусейн отверг его. Даже Амин Махрам, назвав решение позорным, отказался быть посредником в этом деле. И тогда они вынуждены были вернуться в Баку, чтобы уговорить Дервиша Гаджи передать эту подлую бумагу. Все это я слышал из уст самого Фазла! Ты все еще не веришь мне, мовлана Таджэддин?!
У людей, еще плотнее обступивших их обоих, лица были бледны; ни у кого уже не осталось сомнений, что подтвердились самые худшие подозрения, что халифы действительно предатели. Но лицо мовланы Таджэддина сохраняло непостижимое спокойствие.
- Я верю твоим словам. И не сомневаюсь в том, что ты слышал все это из уст самого Устада, - сказал он. - Но я не верю и никогда не поверю, чтобы Устад назвал своих халифов предателями! - Полные щеки его покраснели сквозь густую шелковистую бороду, большие выпуклые глаза засверкали; вспыхнув неожиданно, мовлана Таджэддин всем корпусом повернулся к людям. - Я, нареченный своим Устадом именем Таджэддин, не верю в отступничество своих соратников и сотоварищей! - мощным голосом крикнул он,