Дервиш Гасан сидел уже в седле на низкорослой ширванской лошади. Фазл объявил, что лекарь удаляется из группы, и, не посмотрев на дервиша Гасана, который изменился в лице и сжался, как от удара, сел на коня и удалился.
14
- Передайте Дервишу Гаджи: "дело счастья" откладывается. До того же времени, когда состоится наша встреча с Высокоименитым, Дервишу Гаджи и Амину Махраму следует держать под надзором вооруженный отряд и в случае каких-либо приготовлений или перемещений тотчас сообщить моим гасидам. Тот факт, что Дервиш Гаджи отвез на берег Кюрделема решение о сдаче, в вину ему не ставить и помнить, что 'решение принято не по его воле. Дервиш Гаджи человек чистый и простодушный, и недоверие мюридов в ответ на все его добрые дела может сломить его.
Передайте Амину Махраму о том, что раис Юсиф временно отлучен от дел и до тех пор, пока не изменятся наши мысли о нем, связь его с Гюлистанским дворцом считать неблагонадежной. Впредь Амину Махраму и Дервишу Гаджи осуществлять связь с нами через мовлану Таджэддина, которому передано ведение всех ширванских дел.
К городским воротам и на тайные квартиры посылать дервишей, лично знакомых и дружески расположенных к мовлане Таджэддину.
Считать противоречащими воле Хакка все обряды дервишей и речи о союзниках во дворце Высокоименитого и поблизости от него.
Сеида Али и Фатьму осведомить обо всех делах и намерениях наших и незамедлительно призвать ко мне обоих...
Фазл дал гасидам еще несколько поручений и замолчал. О том же, что местом отдыха избрал святой Малхам, он не сказал пока ни гасидам, ни мовлане Таджэддину. В Малхаме, хоть и опустевшем, нетронутыми стояли поющие кельи, а Фазлу хотелось взбодрить свое изнемогшее тело.
Он ехал, уставившись на белую гриву низкорослой, как мул, лошади, согнув стан, подобно столетнему старцу, хотя ему было всего пятьдесят пять.
Фазл никогда дважды не ездил одной и той же дорогой, Поэтому, вместо того, чтобы, спустившись по склону, пересечь лесистое ущелье, он ехал по безлесному голому склону в сторону заката, затем свернул направо и поехал потаенными тропами. Вот уже год, как дни свои Фазл проводил, отсиживаясь в караван-сараях или кельях при мечетях, а ночи - в пути. Влюбленный в природу философ, он тосковал по солнечному свету. Прекрасный музыкант и истинный ценитель пения, он слышал только тревожные звуки ночи.
Только однажды за год, когда послы вернулись из Гюлистанского дворца с вестью о победе, он разрешил меджлису встретить рассвет музыкой и танцами. "Увидим солнце, дети мои!" - провозгласил он в радости. И вскоре после того последовал указ Дива, и Фазл снова ушел в подполье - в ночную жизнь.
Сейчас он ехал при солнечном свете, но вместо прекрасного мира видел искаженные лица мюридов, а вместо птичьего щебетания и журчания лесных родников все еще слышал крики схода.
Слово оказалось бессильным перед восстанием мюридов, и Фазл сам признал это, обратившись к Таджэддину: "Мовлана! Прояви власть, мовлана!".
Превыше всего ставящий слово, он вынужден был прибегнуть к силе. Болезнь времени охватила и его мюридов: они отчаялись. А самым чудовищным для Фазла было то, что он видел причину отчаяния не в воздухе, пахнущем кровью,, а в себе самом.
Спустив бога с небес на землю, ибо "бог заложен в вас самих", он внушил людям веру в то, что после его смерти вечный дух останется жить в цепи поколений. Но мог ли он сказать, в кого именно перейдет из него вечный дух? В Фатьму, в Насими, в кого-либо из других халифов, исполнителей воли Хакка, в мовлану Таджэддина или в одного из рыцарей символического меча, странствующего сейчас в дальней стороне? Нет, Фазл не мог назвать имени. В каждом из них, начиная от любимой дочери, избранницы Фатьмы и любимого ученика Насими и до Юсифа, обуреваемого властолюбием и из-за этого отстраненного от дел, он видел некое несовершенство. Махмуд, которого он называл "Сарбаном нашего каравана", был чрезмерно чувствителен. Мовлана Таджэддин, так мужественно исполняющий свои многотрудные обязанности, напротив, бесчувствен и слишком осторожен.
Так неужто же во всем повинно время?
Конечно же нет!
Очевидно, увлекшись приобщением к своему учению государей и их наследников, Фазл недостаточно занимался воспитанием в своих мюридах высшего духа, упустил что-то даже в воспитании наследницы духа, и сейчас, когда он, единственный носитель вечного духа в цепи истинно совершенных людей, не объявляя, в кого перейдет его дух, решил идти на верную гибель, а значит, доставить Диву новую победу и тем способствовать разгулу его тирании - как не отчаиваться его мюридам, как не метаться им?
Кто-то приближался сзади вскачь. Он понял, что это мовлана Таджэддин, и спросил, не поворачивая к нему головы:
- Ну что, мовлана? Разошлись мои мюриды?
Внешне спокойный и сдержанный, мовлана Таджэддин ощущал страшную напряженность. Приказав, как ему было велело:. "Разойдитесь! Воля Хакка незыблема!" - и услышав воцарившуюся в ответ тишину, он совсем было успокоился и занялся гасидами, которых следовало отправить с поручениями в разные концы Ширвана, как вдруг снова услышал голос Юсифа. "До тех пор, пока мы не вызволим его из беды, - крикнул он, показывая на удалявшегося от них Фазла, - мюриды подчиняются моей воле!" И стал вдруг подниматься на высокий .мннбар.
В дни всеобщих сходов высокий минбар предназначался единому Фазлу, и никому более, но, странное дело, восшествие Юсифа на трибуну Хакка не вызвало ни малейшего протеста со стороны мюридов. Мовлана Таджэдднн, задрожав от гнева, крикнул:
- Только что Фазл перед лицом всего схода отстранил этого человека от дел! Теперь же он дерзко посягнул на высокий минбар Хакка, а вы смотрите на это кощунство и молчите! Как это назвать, мюриды? Или вы отвернулись от Фазла?! Или вашим святым стал Юсиф?!
- Они мыслят со мною едино! - крикнул с высокого минбара Юсиф. - Потому что правда за мной!
С ужасом убедившись, что все молчат, стало быть соглашаются, мовлана Таджэддин приказал гасидам:
- Насильника силою стащить с высокого минбара!
И лишь после того, как Юсифа недостойным образом спустили с высоты, стало возможным разогнать разочарованных людей.
- Разойтись-то они разошлись... - сказал мовлана Таджэддин Фазлу. - Но они сломлены, Устад! Мой приказ сломил их, Устад! Очень расстроенные разошлись...