На реке Кюрделем я открыл Гусейну Кейа некоторые свои мысли относительно Сеида. Со временем узнаешь и ты, и Сеид облегчит твое бремя, ибо за многое будет в ответе.
Будь стойким во власти, сын мой! Повторно говорю: время страстей наступило. И чем сильнее они разбушуются, тем крепче ты стой!
Если личное твое влияние, твоя внушительность и сила слова не возымеют должного действия, прибегни к помощи моих гасидов - они хорошие исполнители и верность учению видят в защите позиции Хакка. Если понадобится, они не преминут прибегнуть к силе. Но помни, сын мой, помни и никогда не забывай, что сломить волю, растоптать достоинство человека противно учению. Без крайней нужды не проявляй силы! Не ломай человека! Если придет к тебе лекарь мой дервиш Гасан с покаянием, прими и прости его. Если придет Юсиф - прими и его. Я кончил слово свое, сын мой!
Фазл встал, подошел к костру, постоял, и спустя немного мовлана Таджэддин услышал голос его, обращенный ко всем:
- Мне время ехать, дети мои!
Потрясенный намазом, возбужденный новым миром открывшихся ему мыслей и чувств, в свете которых так явственно обозначились истинность и неистинность всех их побед и поражений и величие духа Фазла, мовлана Таджэддин едва не забыл, что эта ночь - ночь ухода Фазла в стан врага, и окончательно опомнился, когда Устад, взяв под уздцы своего низкорослого ширванского коня, направился со двора. Ясно сознавая смысл ухода и возможные его последствия, он тем не менее не думал, как давеча, стоя в нетерпении перед кельей Фазла, что без него - всему конец. Нет, он не думал теперь так. Когда Фазл за воротами стал прощаться, мюриды погрузились в траур, шагирды горько разрыдались. Мовлана Таджэддин был тверд и сказал с верой:
- Езжай спокойно, Устад! Все твои наказы будут выполнены! Огонь, который ты во мне разжег, никогда не погаснет!
Фазл, ведя лошадь под уздцы, спускался по склону, и мюриды, словно бы у них подкашивались колени, опустились кто где стоял.
Даже суровый Гусейн Кейа и тот, согнувшись и пряча лицо, сдавленно зарыдал.
Один мовлана Таджэддин стоял прямо во весь свой рост в широкой и длинной, ниспадающей на густую траву абе и не проронив ни слезинки, следил, пока Устад не слился с темнотой. Затем сказал стоящим наготове у обочины гасидам:
- Передайте Дервишу Гаджи, чтобы принял поводья коня Всадника вечности.
Горечь разлуки он почувствовал внезапно, как укол, когда, вернувшись к отгоревшему костру у бассейна, увидел на войлоке разложенные рукою Фазла символические деревянные мечи.
Но это еще не было разлукой.
ЕДИНЕНИЕ
15
За восемь лет до этих событий, в 1386 году, когда ширваншах Ибрагим, как пишет летописец, отправился пред очи эмира Тимура, он преподнес повелителю сверх бесчисленного количества шелков и прочих ценностей восемь рабов. Приказчик, принимавший в стане эмира Тимура груз каравана, спросил, почему рабов восемь, когда принято дарить девять, на что Ибрагим ответил, что девятый, мол, он сам, своею собственной поклонной головой, и ответом этим пуще всех даров завоевал симпатии эмира Тимура. В другом источнике мы читаем, что Ибрагим повез в дар помимо ценных вещей семерых красавиц, которых одел, как семицветную радугу, в семь разных цветов, чем и завоевал милость эмира Тимура.
В ночь, когда Фазл спешил на встречу с Высокоименитым, ни первый летописец, ни второй, живший спустя несколько веков, не были известны, и, естественно, не были известны и сведения, опровергающие одно другое.
История же, известная Фазлу, крылась в том, что Высокоименитый, который на первый, поверхностный взгляд только о том и помышлял, как об избавлении от опасности, грозящей ему со стороны Мираншаха, на деле глубоко и тайно связывал всю свою политику с самого первого дня своего правления - и союз с Тимуром, и связи с хуруфитами - с тебризским троном.
За год до восстания аснафа, приведшего его к власти, Ибрагим с караванами главы ширванских купцов гаджи Нейматуллаха побывал в Тебризе и, насчитав триста караван-сараев, в которых останавливались иноземные караваны, более ста плодоносных садов, ремесленные кварталы, в одном из которых выстроились ряды мастерских и лавок златокузнецов, в другом - серебряных дел мастеров, в третьем - ряды с шелками, златотканой парчой, тафтой, атласом, сотканными из ширвапского шелка-сырца, всего более пятнадцати тысяч лавок, был очарован всемирной ярмаркой, куда свои товары привозили купцы из Рума и Египта, из Индии и Китая, из Хорезма и Мавераннахра, из Руси и франкских стран.
По дороге из Тебриза гаджи Нейматуллах показал ему обширный мраморный карьер, где мастера - каменотесы и резчики - обрабатывали мраморные глыбы длиною в десять - пятнадцать локтей. После чего повез его через Марагу и Маранд, окруженных садами и хлопковыми полями, в Да-харган, Маку, Хой, Урмию, Миане, Нахичевань, Ордубад Астарбад, Гянджу, всего пятьдесят городов. Так как целью этой поездки была отнюдь не торговля, Ибрагим без сожаления отдал всю свою прибыль от нее в казну Кесранидов, оставив себе лишь образцы ремесленных и сельскохозяйственных изделий, из коих более всего дорожил семью сортами хлопка-сырца семи различных цветов - снежно-белого, золотистого, розового, палевого, шафранного, кораллового и алого.
В подшекинском поместье, где его возвращения ждали дербентские родственники по матери, он выставил образцы напоказ и сказал слова, облетевшие Ширван:
- Обошел и увидел: нет лучше страны, чем наша, жаль только, что власть в ней не наша.
И слово дал родичам своим, что отныне нет иной заботы и мечты у него, кроме как о воссоединении страны пятидесяти городов вокруг Тебриза - ярмарки мира.
Мелкий землевладелец, вся стража которого не насчитывала и сотни аскеров, не без основания мечтал о единой стране с центром в Тебризе.
В ремесленных мастерских всех пятидесяти городов еще со времен Манучехра Справедливого висели небесного цвета звездные стяги - когда-то такой стяг принесли с собой из Багдада в Рум воины-ахи, спасаясь от меча халифата. У них, у тех воинов-ахи, были быстрые кони и острые мечи. Собрав под свои стяги городских ремесленников, они объединялись вокруг какого-нибудь султана, который обещал принять их учение и следовать ему в своей политике, и вскоре воины-ахи, превратившись из поборников истины в дворцовых вельмож, теряли свое лицо и забывали о цели. На память о том отряде воинственных ремесленников остались лишь небесно-звездные знамена, слово "ахи" - "брат мой" да мечта о справедливом правителе в едином государстве.