Ибрагим опустил ресницы. Лицо его окаменело. Хлопнув в ладоши, он велел звать шейха Азама.
Но гаджи Фиридун не хотел уходить.
Как во всех ширванских городах, в ремесленных кварталах Баку кроме хуруфитов были тайные суфийские секты, и среди прочих секты нейматуллахийа и гейдарийа. Скрываясь еще со времен известной своей жестокостью династии Аббасидов (Аббасиды - династия халифов (VIII-XIII вв.) - ред.) от преследований, они разошлись по свету, удаляясь от родных очагов в Сирии и Ираке, и по мере удаления все больше отдалялись от первоначальных своих воззрений. Как все очень старые и замкнутые секты, они уже ничем, кроме внутренней борьбы и распрей, не занимались. Со слов поверенного Фазла мовланы Таджэддина, которого гаджи Фиридун укрывал в мечети своей бакинской резиденции, держа его в должности гатиба (Гатиб - духовная должность - ред.), он знал, что мюриды обеих сект повсюду в Иране и Азербайджане отказались от своих прежних воззрений и приняли учение Фазла. Какими были прежние их воззрения, тем гаджи Фиридун не интересовался. Тайные секты, бывшие как бы в плену у тайных, а иногда и вовсе вымышленных имамов, были несведущи в делах мира и времени и своей ограниченностью чужды гаджи Фиридуну.
По утрам, когда с лязгом открывались железные ворота трехстенной крепости, четвертой своей стороной открытой к морю, гаджи Фиридун поднимался на башню своей бакинской резиденции, расположенной на самом высоком месте, и обозревал свои владения: оливковые сады, виноградники, шафранное поле, сверкающие в лучах восходящего солнца нефтяные озера, тускло отсвечивающие соляные копи, караваны верблюдов, лошадей и мулов, впряженных в арбы, выходящие из Баку и растекающиеся по дорогам, па рыбацкие лодки, возвращающиеся после ночной ловли в открытом море в гавань, и па предмет своей гордости, смешанной в последнее время с тревогой, - корабли дальнего плавания из железного дереза, крепленные без единого гвоздя. Из-за смут и разбоя корабли не могли ходить в море, поэтому их вытащили на берег и, обильно смазав черной нефтью, поставили бок о бок до лучших времен. Поглядев на бездельно стоящие корабли, гаджи Фирндун спускался к себе и, вызвав мовлану Таджэддина, выспрашивал и выслушивал все новости прошедшего дня, которые со всех концов мира стекались в резиденцию Фазла.
Устройство дел в мире зависело от Фазла-Хакка, в это гаджи Фиридун давно уверовал, потому то охотно помогал хуруфитам чем мог. Отдельные секты его не интересовали, в них он не видел спасения.
Но в одном из недавних споров со своим старшим братом гаджи Нейматуллахом, часто наезжавшим в Баку, чтобы, как он говорил, разузнать о противоречиях в среде хуруфитов, гаджи Фиридун узнал совершенно неожиданные вещи о нейматуллахидах и гейдаридах.
На вопрос гаджи Нейматуллаха о том, что если брат его гаджи Фиридун так печется о хуруфитах и считает себя защитником сект, то почему бы ему не взять под опеку и последователей хазрата Али - нейматуллахидов и гейдаридов, он ответил: "На что они мне надобны?"
"Они надобны шаху и мне", - сказал гаджи Нейматуллах и рассказал, взяв слово с брата не разглашать тайну, что второе свое имя, Нейматуллах, он получил по предложению нейматуллахидов от самого шемахинского муфтия, предшественника шейха Азама. Во времена Кесранидов по указанию Кей-Кавуса, а затем Хушенка и по инициативе муфтия глава ширванских купцов становился покровителем нейматуллахидов и гейдаридов. Последние же в дни волнений ремесленного сословия выходили на базарные площади и начинали взаимно обвинять и оскорблять друг друга. Нейматуллахиды обвиняли гейдаридов в подстрекательстве к смутам и протестам против Кесранидов; гейдариды же обвиняли нейматуллахидов в продажности, в получении взяток из шахской казны, и в этом видели причину, почему они не требуют отмены двадцати пяти разорительных налогов. В распре к нейматуллахидам примыкали ремесленники, торговцы и мелкие чиновники- сторонники союза и мирных переговоров с шахом, к гейдаридам же - сторонники меча и силы. И когда обе стороны, передравшись, заливали площади кровью, то миршабы, - старосты и базарные смотрители арестовывали самых авторитетных устабаши и мушрифов (Мушриф - казначей и счетовод - ред.) и засылали на их должность к ремесленникам людей, угодных шаху. На этих искусственно создаваемых погромах и арестах и держалась власть Кесранидов.
Гаджи Нейматуллах заверял брата, что если бы он, глава купцов и покровитель сект, не прислушивался к настроениям аснафа и не провоцировал погромы, то трон Хушенка рухнул бы в первый же год и вместо Ибрагима у власти оказался бы кто-нибудь из тех же Кесранидов и, таким образом, царствование персов продлилось бы на неопределенное время. Организуя погромы и увеличивая ненависть населения к чуждой династии древних персов, он тем самым облегчил и расчистил Ибрагиму путь к ширванскому трону. Но сейчас наступили такие времена, что Ибрагим, подобно Хушенку, должен пролить кровь, чтобы сохранить царство. Пролитой кровью он завоюет себе оправдание в глазах Тимура и вернет себе его доверие. К тому же давно пора сломить могущество Фазлуллаха и вернуть хуруфитов в прежнее, зависимое от шаха положение.
Гаджи Фиридун впервые в жизни видел своего брата - весельчака и многоженца - таким серьезным и озабоченным. Гаджи Нейматуллах, заметив изумление во взгляде брата, рассмеялся с прежней беззаботностью: "Эй ты, ангелоподобный дервиш Фазлуллаха, не дива ли ты углядел во мне?" Гаджи Фиридун на самом деле видел в своем брате дива, и который притязает на то, чтобы все ангелоподобные на земле неизбежно приносились в жертву дивам ради укрепления их власти над миром.
Гаджи Нейматуллах советовал младшему брату не поддаваться чарам мечтательных легенд Фазлуллаха и во имя спасения своего шаха помочь ему разобраться в разногласиях среди хуруфитов..
Так гаджи Фиридун узнал до конца своего родного старшего брата, который некогда водил его, юношу, в далекую Аравию в паломничество, просветил его и сдружил с потомком Манучехра, будущим шахом-землепашцем, назначившим его впоследствии правителем Баку и председателем моря и всех его плодов. И с присущей ему искренностью и простосердечием гаджи Фиридун сказал своему старшему брату: "Раз уж я прозрел тебя таким, то отныне во имя спасения моего шаха буду еще крепче держаться за полу Фазлуллаха".