Это был первый, подготовительный этап обучения. Внедрив в сознание слова, дервиши-проповедники постепенно раскрывали сложную символику закодированного языка стихов и "Джавиданнамэ" и приобщали людей к истине и свету Хакка. Шейх Береке, узнав, что халиф Фазла Сеид Али Имадеддин и поэт Насими - одно и то же лицо, запретил его стихи, объявив их ересью. Но движение их оказалось неостановимо, и они расходились широко и свободно, пролагая себе путь сами и с помощью рыцарей символического меча. Они начинали свои проповеди в мечетях и святых местах с бейта Насими:
Знай, язык Насими - всем неведом он.
Этот птичий язык знал лишь Соломон...
и толковали его следующим образом. Чтобы стать совершенным, и подобно пророку Сулейману, понимать птичий язык (По преданию, пророк Сулейман (царь Соломон) знал птичий язык; иными словами понимал язык природы - ред.), суть и язык природы, необходимо узнать тайны Хакка, сокрытые в буквах святого Корана, говорили они. Переходя таким образом ко второму этапу обучения, они раскрывали смысл стихов Насими, осиянных Кораном, и утверждали любовь к единому богу, ибо, по их толкованию, Насими не противоречил, а напротив, раскрывал главную мысль Корана, таившуюся в хуруфах - буквах. Обо всем этом Насими не раз слышал от мовлана Махмуда и знал уже о двойственном отношении к нему во вражеской среде. И, удивившись бездействию дервишей, нелепо застывших в тигриных позах готовности к смертельному прыжку, он подумал, что за ненавистью к халифу Фазлуллаха Сеиду Али крылось, быть может, благоговение к сладкозвучному поэту Насими...
Но пока мысль эта пронеслась в мозгу Насими, он уже был заарканен. Минутное замешательство тимуридов, подобное тому, как замирает зверь, прежде чем кинуться на добычу, происходило от их звериной природы и, возможно, от неожиданности. Непростительной наивностью было полагать, что невежды эти, умевшие лишь устрашать мирных людей пронзительными и дикими криками "Йа-гу! йа-гу!", знают хоть одну газель, рубаи или бейт.
Раздался цокот копыт и звон стремян. Он услышал свое имя - Сеид Али, многократно повторенное; не Насими, не Сеид Насими, а именно Сеид Али называли его друг другу дервиши-хабаргиры. Огромный тимурид на взмыленном, посеревшем от пыли коне накинул аркан, потянул его на себя, прикрутив руки Насими к телу, и, круто повернув коня, стремительно поскакал вниз по склону, волоча его за собой.
После мгновенного расслабления и наивных рассуждений о поэзии Насими, едва ощутив себя заарканенным усилием воли отрешился от своего тела и, когда дервиши с гиканьем бросились срывать с него одежду и пытать его ржавыми гвоздями, ни жестом, ни взглядом не выдал себя. Как он и предвидел, они растоптали его шапку - "тарсу" (Тарса - христианин; здесь "христианская шапка" - ред.) с диким хохотом подкидывали деревянный меч, пока не сломали, изрезали на куски хиргу, разодрали в клочья чекмень и разбередили старые, не зарубцевавшиеся раны на плечах, на груди и спине, окрасив исподнюю рубаху кровью.
Стан, такой близкий с перевала, с белевшими за маревом шатрами, казался теперь, как на краю света. Тело, от которого он отрешился, тело отшельника с впалой грудью и кровоточащими ранами, могло и не выдержать этого пути. Но дух нес его над телом, и Насими никогда не воспринимал так остро - слухом, зрением, обонянием, осязанием - всего, что происходило с ним и вокруг него. Он видел тело свое, лежащее навзничь, недвижное от ран, и слышал, как вытекает кровь из него и струится по резко пахнувшей полыни. Он слышал голоса окружающих и понял, что среду его составляют уже не дервиши с их диким смехом и гиканьем, а толпа сознательных и непримиримых последователей "лаилахаиллаллаха", она гудела приглушенно, полагая, что смотрит на еретика, который вот-вот предстанет перед грозным судом бога.
Вдруг гул затих, и он, прислушавшись напряженно, ощутил веяние ужаса и понял, что появился Див. Он услышал неровный перестук его шагов, и сердце его забилось в такт тем шагам. Объект воздействия шел к нему собственными ногами! Шел ли он к Насими с определенной целью или из простого любопытства посмотреть, как умирает халиф Фазла?
Как бы там ни было, он шел к Насими, и значит, надо готовиться к встрече.
Тимур приблизился и остановился. В предсмертной мгле, заволокшей ему глаза, Насими неясно различал его громадный силуэт, огненную, как язык пламени, бороду и услышал тяжелое дыхание и низкий гортанный голос:
- Разве мои дервиши не знают, что такие люди редко попадаются нам в руки?
Рядом появился еще один силуэт, повторяющий в точности силуэт Тимура, и сказал таким же низким гортанным голосом:
- В том месте, которого касается дыхание проклятого богом, трава не растет, повелитель.
"Дервиш Асир", - вспомнил по описаниям Махмуда Насими.
- Допусти его сюда живым-здоровым, он бы десятком слов отвратил от религии весь этот люд, - добавил дервиш Асир, и Насими увидел, что силуэты удаляются. Боль держала в тисках его тело.
"Вставай же Насими!" - приказал он себе.
- Вставай, эй Хакк! - крикнул он с силой, заставившей вздрогнуть всех окружающих, и поднялся на ноги.
Все замерли в ужасе.
Тимур, медленно обернувшись, внимательно посмотрел на него. Халиф, только что лежавший бездыханный и испускавший дух, поднялся и стоял на ногах. Тимур никогда не видел таких умирающих, и крик: "Вставай, эй Хакк!" - возбудил в нем гнев, смешанный с отвращением.
- Много было таких, кто говорил: "Я - Хакк!", а подыхал собачьей смертью! Ты умираешь! Ложись, да не забудь повернуться лицом к Кыбле, - сказал он и пошел все той же постукивающей походкой, унося все надежды и помыслы Насими. Наступил уже полдень второго дня отпущенного им трехдневного срока, и если он сейчас не дотянется до Дива, то обречет на верную смерть и Устада, и сто тысяч затребованных голов ни в чем не повинных людей.