Из всего сказанного ты должен заключить, что мой Устад, в программе которого нет ни оружия, ни войны, устанавливает связи с правителями лишь для просвещения их и торжества своей истины. Сейчас у него нет большей заботы, чем вырвать своих халифов из когтей коварного главы анкарских суфиев гаджи Байрама, служащего Ильдрыму Баязиду, и предотвратить большую войну. Не далее чем вчера ширванские мюриды по призыву и настоянию Фазла отреклись от оружия, и наши гасиды разъехались по всем улусам твоего царства и прилегающих стран с посланием Фазла ко всем мюридам-ремесленникам, землепашцам, а также правителям и военачальникам, предписывающим твердо стоять на позициях Хакка и во всех своих делах опираться на священный символ - деревянный меч.
Я, эмир, наследник и преемник Фазла, и погасить очаг войны в Руме Фазл поручил мне. И до тех пор, пока я не выполню эту миссию, мне смерти нет! Завтра же я отправлюсь в Анкару, дабы погасить очаг войны. Я в силах сделать это, эмир! Но моя сила и мощь зависят от судьбы моего Устада и наших мюридов. Погром в Ширване сломит мою мощь, а вместе со мною сломит и всех рыцарей символического меча, разъехавшихся по улусам твоего царства и прилегающих стран дабы предотвратить войну. Правители, военачальники и народы, отчаявшись, отбросят символические мечи и возьмутся за настоящие. И ничем тогда не загасить огня войны, с которой на тебя пойдет полмира. Вот и рассуди, эмир: чьи головы ты требуешь от ширваншаха? Фазла и его мюридов? Или свою собственную и своих воинов?!
Насими умолк. Он ждал ответа, хотя знал хорошо, что слово и дело Тимура никогда не совпадали; чужими руками он умертвил своего первого союзника Гусейнхана и овладел его войском; руками самаркандских ремесленников, приманив их обещанием сохранить, придя к власти, их общинные законы, прогнал из Самарканда своих врагов, а затем, пригласив к себе глав общин на переговоры, перерубил их всех. Подобным поступкам эмира не было счету.
Насими думал о том, что, верный своему нраву, эмир и в Ширване может поступать так же, как некогда в Самарканде: предотвратив с помощью хуруфитов большую войну, разбить Тохтамыш-хана, а затем руками шаха или еще кого расправиться с хуруфитами. Эту сторону дела также следовало оговорить, но Насими не спешил. Он ждал ответа. С того мгновенья, как, преодолев свою смерть, он крикнул себе: "Вставай, эй Хакк!" - он явственно читал перемены в лице Дива и, хотя знал и помнил, что имеет дело с человеком, не знающим себе равных в искусстве коварства и хитрости, надеялся все же на отклик.
Но Тимур не торопился с ответом.
Коснувшись после долгого молчания меча, лежащего сбоку трона в тонкой полосе света, падающего из заднего оконца, он сказал наконец:
- В моих руках мощь "лаилахаиллаллаха". Это я уничтожаю под корень ваше учение. Зачем же Фазлуллаху предотвращать войну против меня? Разве не разумнее ему было победить меня?
Темные глаза Насими просияли вдруг мечтательной, теплой улыбкой, такой странной в этом шатре и в поединке с этим собеседником.
- Мой Устад из числа тех Меджнунов, что борются со своими же друзьями, которые воюют, чтобы вернуть ему его Лейли, - сказал он. - Фазл не хочет победы, завоеванной мечом, ибо, по его убеждению, даже во врагах его учения сокрыты частицы Хакка. Мы, едины с тобой изначально, эмир! Разлучены же и стали мусульманами, христианами, иудеями, идолопоклониками по велению лжи! Фазл разбивает ложь вдребезги и зовет человечество к воссоединению в царстве Хакка. Разве одержимый любовью человек может опираться на меч, эмир?!
Тимур был неподвижен, как и багадуры его позади, справа и слева от трона. Застыли морщины па лице, застыл взгляд холодных, без блеска, глаз.
- Ты убедил меня... - холодно и трезво сказал он. - Убедил в том, что Фазлуллах не хочет войны. Но никто из полководцев не наносил мне такого вреда, как он. Мое требованне к шаху остается в силе. Единственное, в чем я уступлю, - до тех пор, пока ты не вернешься из Рума, Фазлуллах не будет казнен, а останется заложником в темнице шаха. Иди!
Так окончился разговор.
СДАЧА
18
С шести сторон - из Баку, Дербента, Шеки, Шабрана, Арана и Мугани - в шестивратную Шемаху, сквозь горы и ущелья, шли караванные дороги, и по ним два дня и две ночи непрерывным потоком шли люди и караваны верблюдов, лошадей, мулов, с шести разных сторон вливаясь в столицу
Ширвана.
Все семь караван-сараев вокруг города и базарные площади были забиты народом; он гудел и бурлил, как сель, низвергающийся с кручи.
Но в лавках-кельях под арками не было обычной торговли. Едва караваны разгружались, как базарные смотрители и миршабы прогоняли скотину и поводырей в холмистые просторы полей, чтобы не толпились вокруг города и чтобы как говорили миршабы, в ворота прошли только верные шаху подданные. Но все ширванцы считали себя верноподданными, и это предупреждение миршабов вызывало недоумение на лицах. Должно быть, миршабы знали лучше, и были тут, среди них, неверные, ибо, кроме обычных караульных в серо-кожаных одеждах и с пиками в руках, на_воротах стояли также оруженосцы шаха в стальных шлемах и железных нарукавниках; они тщательно проверяли всех входящих и отбирали у них все оружие, начиная от мечей и кинжалов, вплоть до ножей и клинков.
Справа и слева от ворот в густой тени сыроватых крепостных стен молчаливыми рядами стояли люди в черных хиргах - черные мюриды шейха Азама, которые после оглашения с минбаров всех мечетей указа садраддина о казни Фазлуллаха, ходили по ширванским городам и весям, требуя закидать камнями всех этих гололицых еретиков в белых хиргах, и, не добившись никакого отклика со стороны ширванцев, ни с чем вернулись в Шемаху и более не покидали ее. Чужеземцы, резко отличающиеся своим произношением от ширванцев, с батганами в руках и ржавыми гвоздями - излюбленным орудием пытки - с бездонными торбами на боку, они по поручению шейха Азама следили за тем, как караульные и оруженосцы шаха обезоруживают народ. Караульные и оруженосцы под тяжестью этого унизительного надзора работали с еще более суровым усердием, отбирая даже обиходные у горцев-скотоводов ножи с рукояткой из неотделанного рога, свисающие у них с тонких кожаных ремней.