- Эй, люди, для чего вы спасли меня из рук черных мюридов? Не для того ли, чтобы я спас Фазла? Так что же вы смотрите, как он у нас на глазах сдаваться идет?!
Увлекая за собой людей, он бросился к Фазлу, но оруженосцы шаха уже взяли того под стражу.
Насими бросился к воротам, но оруженосцы захлопнули их перед ним.
Сказав гаджи Фиридуну, что он примет и приветствует Фазла во дворце, дабы все слышали обращенные к нему добрые слова, и, понимая всю важность своего намерения, Ибрагим, увидев Фазлуллаха в воротах, вдруг повернулся круто и пошел к ступеням лестницы, ведущей в тронный зал, не вполне осознавая, бежит ли он от Фазла, мюридов которого обрек на погром, или же от неукротимого Насими. Стоя за решеткой окна в тронном зале, он смотрел сквозь нее на старика, на изможденном лице которого светились большие черные глаза, пытаясь разглядеть в нем признаки чудодея и ведуна, сумевшего свернуть мечети с пути "лаилахаиллаллаха" и доказать ложность божественной формулы, но, как ни старался, разглядел в нем всего лишь больного, старого человека и, ощутив от этого необъяснимый страх и потребность немедленного действия, стал отдавать одно распоряжение за другим.
Начальник темницы и его ключники отвели Фазлуллаха в подземелье. Кази Баязид вытащил из красного пенала за кушаком решение о сдаче Фазла и вышел объявить народу, что Фазлуллах сдался не по воле шаха, а по указу своих же халифов.
Отдав эти распоряжения, Ибрагим спохватился вдруг, что срок истекает, а погрома все нет, и понял, что бежал он с Мраморной площади не от немощного Фазлуллаха и не от неукротимого Насими, а от всевидящего ока Тимура, который, сидя в Шабране, видел все, что творится в Шемахе. Множество глаз из резиденции шейха Азама следило за ним, и все эти глаза были глазами тирана.
Если б не страшный этот многоглазый всевидящий взгляд, Ибрагим встретил бы и поклонился Фазлуллаху - провозвестнику единого царства, выказав перед своим верным аснафом единство с боготворимым им Сахиб-аз-Заманом - Хозяином времени и подтверждая слияние своего света со светом Хакка.
Но многоглазый взгляд, устремленный из резиденции шейха Азама, уже жаждет крови после того, как багадуры Гёвхаршаха и гаджи Фиридуна вызволили Насими и, как свору собак, разогнали черных мюридов, даже обычная человечность и приветливость, оказанная Фазлуллаху, могут стать поводом к тому, чтобы накликать на Ширван трехсоттысячную конницу Дива, которая не оставит камня на камне.
Душа Ибрагима, мужественного и самоотверженного шаха-землепашца, который некогда смело сказал Диву: "Сверх подарков я принес тебе свою голову", обернувшись заячьей, заметалась меж криком Насими и всевидящим оком резиденции шейха Азама; шах не знал, что делать.
Он увидел в окно, как аскерхасы во главе с багадурами направились по Мраморной площади в сторону резиденции шейха Азама, затем - одинокого человека, идущего от дворцовых ворот к ступеням лестницы, ведущей в тронный зал. Это был Насими, Сатана с дьявольскими искрами в глазах. Раздвинулся тяжелый златотканый занавес, и дрожащее в ознобе тело Ибрагима обдало черным жаром. Он успел заметить, что Насими не поклонился ему, и услышать непокорный голос:
- Для Хакка нет запертых дверей, шах!
"Отряд должен сделать свое дело!" - вспыхнуло в воспаленном мозгу шаха, и он, стремительно обогнув трон, вышел через потайной ход на площадь перед резиденцией шейха Азама, лицом к лицу столкнувшись со своими багадурами.
Не ведая, что багадуры выполняют приказ наследника Гёвхаршаха охранять Насими от шейха Азама и держать под надзором его отряд, позабыв, что тем самым сыновья его верных ремесленников, воспитанники Гёвхаршаха, служат своему шаху-землепашцу, защищая его мечту о едином царстве, Ибрагим с откровенной враждебностью смотрел на воинов, оцепивших резиденцию шейха Азама.
- Это война религиозная, - сказал он. - Битва за веру. Не вмешивайтесь в дела садраддина!
Ответа не последовало.
- Я не вмешиваюсь в распри. И воинам своим не велю! - сказал он.
Не получив ответа и на сей раз, Ибрагим не отважился сквозь их строй пройти в резиденцию шейха Азама, он помнил, что перед ним сыновья ремесленного сословия, которое единодушно поддерживает хуруфитов. И поэтому свернул в сторону.
Пройдут годы, наступит день, когда в Тебризе на меджлисе союзников, собравшихся под знаменем хуруфитов, огласят тайный договор, одним из пунктов которого было вхождение Ширвана в состав единого царства, обусловливающее зависимость и подчинение ширваншаха тебризскому трону. Ибрагим предаст суду своего Гёвхара, обвиненного в том, что он тайно от отца подписал согласие на воссоединение, и на том суде багадуры спросят шаха: "Какую цель ты преследовал, шах? Создание единого царства или свою власть в едином царстве?" Тогда Ибрагим до конца осознает, что единственным путем к созданию единого царства было признание "анал-хакка" и опора на учение хуруфитов, и поймет своих багадуров.
Теперь же он готов был принять их за изменников, которые встали у него на пути, подобно гаджи Фиридуну, и, не смея проникнуть в резиденцию шейха Азама, свернул в диванхану, к гаджи Нейматуллаху, который занимался разбором и описью аваризата - чрезвычайного налога.
Огни на крепостных-башнях и на Мраморной площади были погашены, и серо-черные клубы дыма окрашивались в красноватый цвет зари. Диванхана же была ярко освещена свечами в высоких канделябрах вокруг трона, свешивающимися с потолка на тонких цепях двухфитильными светильниками.
Блеск золота и серебра, жемчугов и лала, атласа, парчи, златоткани, сукон и прочих даров, еще с вечера перенесенных; из тронного зала в диванхану и заполнивших ее из конца в конец, слепил глаза. Гаджи Нейматуллах в халате, расшитом от ворота до длинных пол золотой канителью, перехваченном золотым поясом, в башмаках, осыпанных драгоценными камнями и крупной, как у шаха на короне, бирюзой на синей чалме, весь, излучая блеск, здоровье и бодрость, кружил среди разложенных товаров, не выказывая ни малейшего признака усталости, хотя работал всю ночь напролет. Тринадцатилетние и пятнадцатилетние гуламы, утренний сон которых не принято было очень тревожить, оставшиеся здесь, видимо, с вечера, напротив, были очень бледны и едва держались на ногах, держа тяжелые подносы, уставленные для подкрепления сил очищенными ядрами орехов, фисташек и кувшинчиками с вином и шербетом, и гаджи Нейматуллах, не прерывая своих занятий, то и дело протягивал руку к подносам и бросал в рот горсть орехов пли миндаля. 228