Гаджи Фиридун горестно вздохнул.
- Великое счастье, что Насими встал во главе дела, ибо истина в нем. И равнодушие к слову Насими есть равнодушие к божественной истине, это несчастье, государь! - Это кровопролитие - следствие твоего равнодушия. Ты лишился ремесленного сословия и вместе с ним мечты о едином царстве. Насими настойчиво требует встречи. Но я не знаю, какая теперь польза от этой встречи? Ибо он объявил себя лишенным шести сторон, иными словами - опоры, государь! Я вижу проблеск надежды в этом бейте. - И гаджи Фиридун прочитал: - "Если истине не служишь, лишь на милость уповаешь. Эй, на милость уповавший, где ж твоя ей посвященность?"
У Ибрагима тоже пробудилась надежда. Если Насими требует милосердия, то не означает ли это, что связь с хуруфитами не порвана окончательно, а лишь урегулирована ограничением их власти, как это предлагал гаджи Нейматуллах.
Но строка "Нет мяча в игре, сыграю собственною головою" вызывала сомнение, она отнюдь не говорила о стремлении Насими ограничить власть хуруфитов.
Ибрагим, положив письмо не на поднос для бумаг, а в специальную шкатулку, в которой хранились особо ценные бумаги, и выпрямившись, велел гаджи Фиридуну тайным ходом привести во дворец пред очи его Насими.
- Место встречи назначил сам Насими! - еще более опечаленный запоздалым приглашением, сказал гаджи Фиридун.- Он требует, чтобы ты вышел в город, государь! В противном случае волею ремесленного сословия и Хакка ты будешь лишен власти!
Ибрагим понял, что если не встретится с халифом, заменившим Фазла, то измучится в тисках неопределённости, и, не видя иного выхода, встал на ноги. Чувствуя на себе взгляды вельмож и читая их мысли, но держась так, как если бы не ведал о погроме, он вышел в сопровождении гаджи Фиридуна на Мраморную площадь и, отказавшись от коня, последовал в город, окруженный оруженосцами и чырагдарами с факелами в высоко поднятых руках. Не успев отойти от Главных дворцовых ворот, шах увидел в свете факелов пятна полузасохшей крови на булыжниках мостовой; в рытвинах стояли лужицы свернувшейся и почерневшей, как нефть, крови.
Они прошли между кварталами Мейдан и Шабран и едва дошли до слияния шести городских улиц, где был естественный сток, как по знаку гаджи Фиридуна оруженосцы расступились перед шахом, и он увидел перед собой тускло сверкающее красное озеро, точно с неба пролилась эта кровь.. Насими стоял в десяти-пятнадцати шагах, на высоком тротуаре, как бы окаменевший в своей неправдоподобно белоснежной хирге, полы которой касались окровавленной земли. Справа и слева от него стояли гатибы шемахинских мечетей в синий абах и белых чалмах.
Бросив взгляд на кровавое озеро, на стены, обрызганный кровью, на группу гатибов вокруг окаменевшего Насими, шах сообразил, что его затребовали сюда не для обычных переговоров.
Гаджи Фиридун тяжко вздохнул, утверждая его в этой мысли.
- Даже в Кербале не было такой трагедии, - сказал он, и Ибрагим понял, что собственными ногами пришел на свой суд.
Задыхаясь от тяжелого запаха свернувшейся крови и ощущая тупую, все усиливающуюся боль в затылке, предупреждавшую о том, что утренний приступ может повториться, он крикнул сдавленным, самому себе чужим голосом.
- Зови его!
Зате он обвел взглядом группу гатибов, каждого из которых знал так же близко, как своих повстанцев-устабаши, кровь которых, возможно, слилась в этом озере с кровью аснафа.
Во время торжественных праздничных богослужений в шахской мечети гатибы, представлявшие городские мечети аснафа, вместе со всеми читали хутбу благодарственную молитву, в которой в одном из пунктов Договора с Тимуром были слова: "Покровителю всех мусульман шахиншаху Тимур-беку... Верный шахиншаху эмир Ибрагим ибн-Мухаммед Дербенди"
Скажи ему тогда кто-нибудь, что его верные гатибы изучают ересь, он бы конечно, не поверил. Еще нынче утром когда мечети, словно онемев, не пропели азана, Ибрагим не вполне верил, что гатибы отравлены ядом хуруфи. Но вот они перед глазами. Отринув "лаилахаиллаллах", они сомкнулись вокруг халифа, поборника "анал-хакка", и не поклонившись шаху-землепашцу, которому верой и правдой прослужили двенадцать лет, смотрят на него с явным осуждением.
Молчание затягивалось.
- Зовите его пред очи, гаджи! - не выдержал наконец Ибрагим - Не может он унижать достоинства шаха!
- Не говори о том, чего не имеешь! Твое достоинство лежит на дне этого озера крови! - выпрямившись, гневно бросил ему Насими.
Вот оно - "Нет мяча в игре, сыграю собственною головою..."
Слова Насими клинком вонзились в больную грудь. Теперь уже поздно! Раньше, читая дерзкие строки газели, следовало предвидеть как с ним будет говорить непокорный халиф. Шагнув с тротуара, Насими шел на него, словно не шах стоял перед ним, а провинившийся и подсудный подданный.
- Я творил намаз пред тобой и принес тебе в дар сокровищницу истин Фазла. Но ты ничего не почерпнул из той сокровищницы. Твое кровное дитя Амин Махрам неоднократно свершал намаз перед тобой, но ты оставался глух и к нему. Мы чтили тебя за сочувствие к гонимым и надеялись, что и в сетях "лаилахаиллаллаха" ты сердцем приблизишься к истине. Но теперь очевидно, что и твоя вера в единого бога, и твое сочувствие Фазлу - неистинны. Ты, шах, несчастный человек, один из тех несчастных, у которых за душой нет ничего, кроме властолюбия.- Он остановился в пяти шагах от шаха, за ним встали подошедшие гатибы. - Из твоего неверия родилось невежество! Из невежества родился страх! Из страха родилась кровь! - сказал он. - Ты посвятил свою жизнь борьбе с Мираншахом, но сам теперь уподобился Мараншаху! В твоем лице читается телесная боль, внутри тебя страх перед Дивом. Ты ни на что более не способен, кроме того, чтобы проливать невинную кровь!
Ибрагиму подумалось, что он уже, как предупреждал его гаджи Фиридун, лишен волею Хакка власти над аснафом.
Сунув руку под чекмень и прижав ее к неровно бившемуся сердцу, чтобы унять боль, он хотел опровергнуть Насими и свалить ответственность за погром на шейха Азама.
"Если мюриды шейха Азама так же, как и ваши мюриды, не подвластны мне, то почему в погроме виновен я?" - хотел он сказать, хотя и осознавал, что оправдание перед этим ясновидящим, провидевшим в нем общность с Мираншахом, почти невозможно.