Я — плохой психолог. Как и любому другому последователю точных наук, мне всегда хотелось назвать психологию наукой в кавычках и тем самым подчеркнуть, что только точные дисциплины достойны называться наукой. Возможно, я не прав, но так же относятся к психологии многие физики.
Например, почему психологи считают садизм патологией, вызванной якобы тем, что глупые родители запрещали ребенку рубить мебель топором и тем самым наполнили его жизнь неверием в свои силы и разочарованием? По своему собственному опыту я знаю и готов поручиться, что все мальчики, по крайней мере девяносто девять процентов из них, являются прирожденными садистами. Из кого-то это чувство удалось выбить. Нет, не так — многим это чувство вбили в подсознание, или как там еще называют эту часть головного мозга психологи. Оно затаилось там, дожидаясь лишь нужного момента, чтобы выпрыгнуть наружу. Отсюда преступность, войны, гонения и все другие болезни общества. Вероятно, подобная жестокость в каменном веке являлась положительной чертой характера. Знакомый антрополог сказал, что я опоздал с этим открытием лет на пятьдесят, но он мог ошибаться.
Полагаю, я тоже не лишен этого чувства. По крайней мере, ничего не хотелось мне так страстно, как подвергнуть маленьких мучителей в Нью-Хейвене долгой и мучительной смерти. Даже сейчас, сорок пять лет спустя, эта мысль не исчезла и по-прежнему терзает меня.
Я все еще помню их всех, все еще могу забиться в приступе ярости и ненависти, думая о них. Мне кажется, я не забыл и не простил ни единого синяка, ни единого оскорбления в своей жизни. Я не горжусь этой чертой характера, но и не стыжусь ее. Просто я такой, какой есть.
Согласитесь, что у меня есть причины желать смерти этим маленьким негодяям, тогда как им обижаться не на что. Я ведь ничего им не сделал, просто стал идеальной мишенью, боксерской грушей. Естественно, тогда, склонившись над книгой Милликана, я и не подозревал, что мне представится уникальная возможность отомстить человечеству, возможность, о которой можно только мечтать.
Вот и все, что я думаю о мальчиках. Что касается девочек, я их не знал. Я был средним из трех братьев, мать была деспотичным человеком, полностью лишенным того, что называют женственностью, а первый раз я пошел на свидание, когда мне было почти тридцать. Я поздно женился, скоро развелся, детей у меня не было. Стоящая предо мной сегодня проблема решилась бы довольно быстро, если бы я сумел найти способ, как убить мужскую половину населения Земли и оставить в живых женскую. Не из желания обзавестись супер-гаремом, естественно. Мне и одной-то женщины — своей жены — было многовато. Просто женщины не пытались превратить мою жизнь в ад день за днем и год за годом, хотя одна или две и причинили мне боль. Таким образом, говоря беспристрастно, мне было бы немножко жаль, если бы женщины погибли вместе с мужчинами.
К одиннадцати годам, когда я перешел в шестой класс, ситуация стала еще хуже. Моя мать решила, что учеба в военной академии «сделает из меня мужчину». Меня заставят заниматься спортом вместе с другими мальчиками, строевая подготовка улучшит мою осанку, и я не смогу больше проводить часы, скрючившись над энциклопедией в отцовском кабинете.
Отца такое предложение встревожило, он понимал, что, послав меня в академию, они лишь ухудшат мое положения, лишив последнего убежища. К тому же, он полагал, что не может себе позволить мое обучение в частной школе, поскольку недостаточно зарабатывал.
Как всегда, победила мать. Надо сказать, поехал я в академию с радостью. Любое положение казалось мне лучше, чем мучения, которые я испытывал в школе. Возможно, новые знакомые будут добрее ко мне. Даже если нет, все время будет расписано по минутам, и ни у кого не будет возможности издеваться надо мной.
Итак, осенью 1927 года, с некоторым страхом, но больше с надеждой, я поступил в военную академию «Роджерс» в Уокигусе, штат Нью-Джерси.
В первый день мне все понравилось. Я восхищался серой формой, особенно бронзовым шнурком на фуражке.
Всего две недели понадобились мне для того, чтобы осознать две вещи. Во-первых, дисциплина в школе, несмотря на форму и муштру, была никудышной. У мальчиков оставалась масса времени на пакости и проказы. Во-вторых, они каким-то неведомым мне образом сразу почуяли во мне жертву.
На третий день кто-то прикрепил мне на спину бумажку с надписью «ЗОВИТЕ МЕНЯ САЛЛИ». Весь день я ходил, как дурак, и все называли меня Салли. Это имя прилипло ко мне на все время, которое я провел в «Роджерсе». Меня назвали женским именем потому, что я был маленьким, тощим и необщительным, и потому, что никогда не испытывал тяги к сексуальным извращениям. Испытывая их, я легко бы мог получить удовольствие, так как «Роджерс» ничем в этом плане не отличался от других закрытых учебных заведений.