— Эй, вытряхивайся! — рявкнул рябой, приоткрывая брезент. — Да поживей, поживей! Стоянка — ноль-ноль секунд!
Я сейчас только сообразил, что мы стоим. Этот громила остановил машину почти неслышно.
— Что, Долгополье? — спросил я.
— Давайте, давайте, мигом! Айн, цвай, драй… — продолжал невозмутимо «ас», не обращая на мой возрос ни малейшего внимания.
Баба неуклюже, как клуша, поднялась, хватаясь поспешно за свою корзину и торбочку. Дед, шепча что-то и плюясь, отыскивал рукавицу, на которой стоял ногой, обутой в растоптанный валенок в кожаных латках. Парни, подзуживая над дедом, похохатывая, сидели самодовольно, как у бога за пазухой.
Я сразу понял маневр рябого: заранее высаживает, сволочь, чтоб не накрыли… Я взял свой походный чемоданчик, шустро спрыгнул с машины и, презрительно оглядев рябого, зашагал по скользкой обочине дороги.
На взгорке, метрах в двухстах, стоял аккуратный дом городского типа с шиферной крышей и застекленной верандой. «Так вот оно какое, далекое Долгополье…» — думал я, бодро подходя к дому.
Передо мной открывалась широкая улица с такими же домами по сторонам. Среди них стояли и многоквартирные, двухэтажные дома с тюлевыми занавесками на окнах, с зеленью цветов на подоконниках, с телевизионными антеннами на крышах. «Не худо живут, культурненько…» — отметил я, сравнивая почему-то эти занавески с шикарнейшими гардинами нашей трехкомнатной квартиры с лоджией.
Я взглянул на часы: стрелки показывали без четверти час. Чувствовалось приближение обеда. Навстречу мне попались девчата в телогрейках и ватных куртках, и все как на подбор в черных валенках. Они покосились на меня, проходя мимо, и потом звонко засмеялись чему-то уже позади меня. «Невестятся девки, молодая кровь бунтует…» — усмехнулся я, ощущая во всем теле особенную пружинистость и солдатскую подтянутость.
По улице бегали собаки; в отдалении где-то кукарекал горластый петух; откуда-то доносились оживленные людские голоса и музыка… Мужчина в тулупе ехал на гривастом караковом тяжеловозе, запряженном в телегу с дощатым фургоном, обитом сверху жестью. «Хлеб», — прочел я на фургоне. От него и в самом деле вкусно запахло свежеиспеченным хлебушком. Я почувствовал нестерпимый голод. Осмотревшись, увидел впереди, на перекрестке улиц, высокий домище на бетонном фундаменте, с железными запорами, свисающими вдоль ставен кирпичного цвета. Над открытыми дверьми — огромная вывеска местного живописца, где неровными буквами со всякими загогулинами выведено «Шашлычно-закусочная» и изображен усатый дядька свирепого вида с кружкой в руке, а в другой — шампур-пика с нанизанными кружками шашлыка. Около дома стояла сытая чалая лошадь под седлом и хрумкала нежно-зеленое сенцо, доставая его из холщовой торбы, прикрепленной к уздечке с медным набором. Стоял тут еще и ДТ без капота, и открытый двигатель блестел от пролитой солярки; к трактору были прицеплены большие сани из бревен, стершиеся до поперечных крепежных брусьев.
Я зашел в закусочную. В ней было пустовато: обедали мужчина в кожанке, очевидно, хозяин чалой лошади, да два замызганных тракториста. Молодая рыжеватенькая официантка в белом передничке и белом козырьке на модно взбитой прическе сию же минуту обратила на меня внимание. После я уже приметил эту особенность у сельских жителей. Там все знают наперечет один другого, приезжий человек сразу бросается в глаза, и его разглядывают без всяких церемоний, прямо и открыто: дескать, ну-ка, соколик, каков ты из себя?
Я сел за отдельный столик и поставил у ног чемодан.
— Пожалуйста, меню, — сказала официантка, протягивая мне листок, исписанный фиолетовыми чернилами. — Шашлыка сегодня нет, но есть рагу и жареная сельдь. Из холодных закусок — холодец из свинины, сыр и винегрет. Есть пиво бочковое, жигулевское.
Я подивился такому подробному докладу и такому вниманию к моей персоне и, удовлетворенный, улыбнулся и спросил:
— У вас самообслуживание?
— Пока нет. Обедающих мало, только по вечерам тут шумновато бывает… Ничего, управляюсь. Да и платят так больше…
Ответ был ясен, как военный приказ.
— Дайте рагу, холодец и винегрет.
Рыженькая учтиво кивнула и пошла к буфету. «Как в порядочном ресторане…» — подумал я, все еще дивясь такому обхождению.
Буфетчица налила мне пива, холодного как лед. Я потягивал пивко, изредка поглядывая на мужчину в кожанке. Торопиться некуда: до Выселок девять километров, а время еще есть в запасе, и я подумал, что если буду делать в час хотя бы по пять километров, то в три буду на месте. А если повезет, то и подъеду на чем-либо…