— Так что, молодой человек, покидаете нас?
Испытывая неприятное чувство к этому человеку богатырского телосложения, я суховато проронил:
— По-видимому, да…
Потирая перчаткой нос и отворачиваясь от ветра, Кандыба прогудел:
— Не дело, дорогой товарищ, не дело говоришь… Остался бы — на любую технику сел бы, управлял…
— Разве вся суть в технике?
— Нет, конечно, но все же для молодого человека это самое надежное и лучшее дело… Я так полагаю.
— Что ж, возможно… Но это не для меня.
— Жаль! Весьма жаль.
— Извините. Мне надо идти.
— Ну, коль так — не вправе задерживать вас. Каждому своя дорога…
И он удалился, подставляя бок морозному ветру и поскрипывая каблуками бурок по сухому, промерзшему снегу.
Это был последний мой вечер, проведенный с Любой. Почти молча проделали мы с нею этот путь от клуба и до Марфиного дома. К тому же еще и ветер мешал разговаривать, он забивал дыхание, кусался за нос, щеки и подбородок, так что я раз за разом снимал перчатку и потирал скулы теплой ладонью. Люба тоже прятала лицо от ледяных дуновений окаянного северячка, закрываясь портфелем. И только у самого дома, в затишке, мы немного постояли. Невозможно без горечи вспомнить ее последние слова, сказанные мне с сожалением и бесконечной грустью: «Ах, Дима, Дима, и зачем нас свела судьба? Лучше бы не было той весенней встречи… Как мне больно, что все так нескладно вышло…» И она тихонько заплакала. Я что-то бормотал в оправдание, и мое бормотание самому мне казалось жалким лепетом…
И опять я лежал на той же колючей шубе, укрывшись шинелью. Слышался шорох снега о стекла окон. Марфа на своей любимой печи тонко посвистывала носом, словно дула в свирель. Нина безмятежно посапывала на кровати и, наверно, видела свои детские счастливые сны. А Люба, как и я, не спала. Я слышал ее частые, прерывистые вздохи. Но теперь уже все здесь было для меня другим, каким-то отдаленным, чуждым, словно я ненадолго приехал в командировку в непривычные мне края, и вот уже не терпится возвратиться назад, но что-то еще задерживает… Мне казалось, что Люба теперь дальше от меня, чем в первый день нашего знакомства. Я хотел избавиться от этого гнетущего впечатления и не мог. Впечатление было таким, будто смотришь на яркую большую звезду: она совсем близко, и кажется, что долететь до нее нетрудно, но когда мысленно измеришь расстояние, тебя охватывает чувство собственного бессилия.
Мне хотелось отвлечься, забыться крепким сном. Но я обо всем думал сначала в сотый раз, и в моей памяти словно бы раскручивалась кинематографическая лента с запечатленными кадрами; они сменялись быстро, и я как будто заново переживал и видел весь мой неблизкий путь сюда, к невесте… Некоторые моменты и картины особенно отчетливо оживали в памяти. Так я вспомнил вечер в клубе, концерт; как Люба, улыбаясь одними глазами, делала приветливый деликатный поклон публике (о, с каким чувством ревности глядел я на парней, которые усердно изливали свои симпатии к Любе в настырных выкриках повторить «номер»); я видел лукавую бабью слежку Марфы за мной, Любой и Павликом; и как Люба сошла со сцены и танцевала со счастливым «курьером»… Сознание непоправимости того, что случилось, было мучительно. Все обернулось иначе, чем я думал и мечтал. Если бы можно было как-нибудь уладить все! Но как уладить? Остаться? Да ведь как же здесь-то, что здесь?..
Мне почему-то вспомнилась рыженькая официантка в закусочной, ее призывные взгляды, походочка, улыбка… «Тут у нас весело, танцы до упаду, три дня в неделю картина… Приходите — не пожалеете». И рядом с рыженькой появлялась Люба. «Тут неперспективно — ремонтировать сеялки-веялки…» И взгляд ее был тверд и непризывен. «Всем колхозом и кватеру вам подыщем…» Голос у Марфы был медовый, а лицо — серьезно и заботливо. И вдруг все куда-то уплывало на задний план, и я видел свою солнечную, чистую, теплую комнату с прозрачно-тончайшими гардинами на светлых окнах; я возвращаюсь с работы, моюсь в ванне, сверкающей гладко-белым кафелем; потом — прогулка по улицам вечернего оживленного города, кинотеатр, кафе, парк… Жизнь кажется легкой, беспечной и ни капли не сложной. У меня все в порядке, все есть: телевизор, холодильник, ковры, сберкнижка, хрусталь… И мне доставляет величайшее удовольствие каждый день возвращаться в свою квартиру и видеть все это… А что еще нужно мне? Я бы не хотел лучшей жизни. Так живут тысячи, и мы с Любой жили бы так, и очень скоро позабыла бы она эти Выселки… И пусть мне доказывают, что угодно, но я знаю, что все женщины мечтают именно об этом. Все они патриотки до замужества. Все мы такие, только напускаем на себя важность, маскируемся до поры…