И тут чей-то окрик заставил меня вздрогнуть. На шоссе, на блестящей под солнцем слякоти стояла девушка в голубом дождевике, подняв руку и помахивая ею. Но грузовик не замедлял хода, и я сразу же подумал: «Этот настырный снабженец не шибко разгонится остановить машину…» В кабине ехал наш начальник снабжения, человек, которому запчасти были дороже людей, может, даже своей жены и своих детей, так что если девушка и подумала о шофере плохо — она ошиблась.
И я живо представил: снабженец на вопросительный взгляд шофера — взять девушку или не взять — тупо-равнодушно махнул рукой вперед, что означало: шуруй на всю железку и никаких остановок, у нас запчасти…
Не успел я посочувствовать «голосующей» девушке, как наш грузовик резко тормознул, и я крепко стукнулся головой о борт. «Кой черт! Так и черепушку расколоть недолго…» Я ругнулся и вскочил посмотреть, в чем там дело…
Впереди был разобран мостик, и возле него копались рабочие. На шоссе стояло заграждение, сколоченное из новых досок, и на одной из них было коряво наляпано черной краской: «Водитель, стой! Абъезт вправа!»
Грузовик медленно и осторожно начал съезжать с шоссе на уже разбитую колею, залитую жидкой грязью. «Вот что делает весна-красна…» — весело подумал я и тут вдруг услышал позади себя жалостливый голосок: «Ой, помогите…» Я обернулся и заметил только побелевшие пальцы, крепко уцепившиеся за край заднего борта. Я бросился к борту и увидел капюшон голубого дождевика. Девушка отчаянно старалась попасть ногой, обутой в резиновый ботик, в железную стремянку, прибитую для влезания на грузовик. Я сильно ухватил девушку за руки и приподнял. Она встала на стремянку, потом перебросила ногу через борт и, поддерживаемая мною, ловко впрыгнула в кузов.
Грузовик, пробуксовывая, полз по непролазной грязи, словно бы плыл. Не отпуская руки девушки, я сделал три неустойчивых шага к кабине и хлопнулся на ящики, рванув за собой и девушку. Она быстро села рядом со мной.
— Скажите спасибо, что дядя, который сидит в кабине справа, ничего такого не заприметил…
— А кто он… этот… дядя? — сбивчиво спросила девушка, полуулыбнувшись полными, немножко посинелыми и чуть обветренными губами.
Она никак не могла отдышаться и все с той же полуулыбкой поправляла озябшими пальцами густые льняные волосы, выбившиеся из-под капюшона.
— Это оч-чень злой дядя, — сказал я, посмеиваясь.
— Вы шутите?
— Не хотел бы я, чтоб вы убедились в справедливости моей шутки…
— Вот как? — простодушно удивилась она. — Тогда не будем взывать к духу злого дяди.
Мы посмотрели друг на друга и засмеялись, как два близких человека, которые легко и быстро разгадали маленький секрет.
Я нет-нет да и поглядывал на незнакомку, на ее простые чулки, ботики и дождевик, забрызганные грязью. Под дождевиком было осеннее пальто в серенькую крапинку, поношенное и немодное. На руке часики «кирпичик», с истершимся до потемнения корпусом.
Обтирая мужским носовым платком лоб и щеки, девушка потешно, по-детски как-то, морщила свой покрасневший носик, вздернутый и маленький, словно кнопка. Потом она достала из-под дождевика (я заметил: сняла с плеча) объемистую сумку из лаково блестящей «змеиной» кожи и объяснила:
— Это я для удобства, чтобы руки были свободны, когда на машину залезать… Я уж было села на одну попутку перед этим мостиком, да потом спрыгнула…
— Чего ж так?
— Ехали в кузове какие-то нахальные пьянчужки… А я их органически не перевариваю.
Так и выразилась «органически», даже с нажимом произнесла это слово. «Однако резвая, — одобрительно подумал я и улыбнулся. — Перед мостком заняла позицию, а не где-нибудь».
— В город добираетесь? — спросил я.
— Вот именно: добираюсь… — ответила она с невеселой улыбкой, жмурясь от солнца.
— Издалека?
— Из Выселок. Вам такая деревня не знакома? Это за совхозом Долгополье, если слыхали.
— Таких населенных пунктов что-то не припомню… — сказал я с усмешкой. — Сам всего не больше года живу в этом городе. Всей семьей переехали из райцентра.
Девушка вдруг как бы отчужденно, с явным холодком в темно-синих внимательных глазах взглянула на меня и, криво усмехаясь уголком рта, сказала:
— Все поближе к городу пробираетесь…
И в этой ее кривой усмешке, вроде бы полупрезрительной, и в том, что употребила она множественное число, имея в виду всех, кто «пробирается» к городу, — во всем этом крылось нечто такое, чего девушка не одобряла.