Тамара приостанавливается, глядит на пенистые всплески воды у камней — как будто кто взмахивает белым платочком, — припоминает, как все тогда было, и мутная тоска подступает к ее сердцу. Она задевает плечом ольховый куст — с широких шероховатых листьев горохом сыплются светлые крупные капли и падают на косынку, на руки и сумку. Тамара ежится, отряхивается, и вдруг вид этой сумки с торчащим из нее горлышком бутылки из-под молока возвращает ее к тому, что ее ждет дома… Она почти бежит, думая только о своих домашних заботах. Свекровке нездоровится, корове прободали вымя в стаде, теперь она стоит в хлеву, надо ее доить, мыть полы в доме, сходить в баню… И эти дела сейчас кажутся Тамаре такими важными, что от одной мысли, что она не успеет со всем этим управиться до кино, ей становится жарко.
Она торопливо идет мимо огородов, вспугивает белых важных гусей, щиплющих траву, гуси гогочут и хлопают крыльями; идет над обрывом у реки, потом — по ложбине, мимо тонких березок, тронутых осенней желтизной, подымается на взгорок — и тут, за домом соседа Дыбина, виден уже и ее дом с белой трубой и белыми ставнями. Дом у Дыбина громадный, крытый шифером. На крыше — телевизионная антенна. Забор высокий, зубчатый, с новыми воротами. За забором — сад и десятка полтора ульев. Если Дыбина нет дома, ворота всегда закрыты, если он дома — открыты, а сам он сидит на ступенчатом крыльце перед сенями с застекленной верандой. И, когда Тамара проходит мимо ворот и видит Дыбина на крыльце, ей кажется, что на деревянном троне сидит рыжеголовый удельный князь.
Так и есть! Ворота открыты. Дыбин в серой рубахе, подпоясанный широким ремнем, сидит на ступеньке, облокотясь на колени. На приветствие Тамары он равнодушно, будто нехотя, кивает головой, и взгляд его напоминает взгляд коршуна, сидящего в клетке, перед которой расхаживает курочка. Тамара проходит вплотную около забора, боясь оступиться в глубокую лужу, и никак не может забыть этого взгляда.
Дыбин тоже работал в леспромхозовском гараже. Помощником у Дыбина был Мишка. Однажды в марте Дыбин пришел на работу пьяный, а надо было срочно отремонтировать лесовоз, и пришлось Мишке одному весь день дотемна лазать под лесовозом. Дыбин же весь день храпел в слесарке, а тут, как специально, нагрянул сам директор леспромхоза. Дыбину так влетело от директора за пьянку, что тот с полмесяца дулся на Мишку: мол, чего не разбудил? А как его можно было разбудить, если он так храпел, что аж стекла в слесарке дребезжали, как выразился один шофер. Урок не пошел на пользу Дыбину: явился он опять пьяным, угодил на глаза начальству, и тогда-то не посмотрели на заслуги и стаж Дыбина — уволили. Устроился он хлебовозом в леспромхозе. Сядет себе на фургон с хлебом и едет помалу; тоже работа, а на казенной лошадке еще и прирабатывает: кому дровишек подкинет, кому сенца, кому огород вспашет. Но с тех самых пор, как уволили его, Дыбин все вострит зуб на Мишку: мол, донес начальству на него, чтоб самому быть за старшего и получать зарплату побольше.
В коридоре Тамару встречает свекровь. Она в старом мужском пиджаке, в платке, темнолицая, со сморщенными губами, ходит, полусогнувшись: у нее радикулит. Свекровь бренчит пустыми ведрами, переставляя их, и бубнит:
— Заждалась тебя… Чего так поздно?
Она всегда так ворчит, и Тамара никогда не обижается на нее.
— Мам, ты посиди. Я все сделаю, — бросает Тамара и заходит в переднюю небольшую каморку; вся комната разделена на две половины дощатой перегородкой.
— А-а, медик объявился, — слышится из другой половины голос Мишки.
Тамара снимает кофту и туфли и входит к мужу. Он стоит перед зеркалом и старательно причесывается. Выбритый, мокроволосый, еще красный после бани, с тугой шеей, в майке и отутюженных брюках, он сейчас чем-то нравится Тамаре. Она щиплет его за плечо.