— Куркуль! Хряк рыжий! Обгородился — не пройти!
— Тихо ты, — шепчет Тамара. — У них свет горит…
— Мне начхать на них! — гремит Мишка и топает то одной, то другой ногой, отряхивая грязь с ботинок. — Весь бы свет обгородил, все захапал бы…
Тамара пугается громкой ругани разъяренного мужа, толкает его в спину и шепчет, чуть не плача: «Иди ты домой, иди». Ей чудится, что в окнах соседей вот-вот зажгутся огни, люди выйдут на улицу, начнут слушать…
Дома, расхаживая в одних трусах по самотканым дорожкам, Мишка бушует пуще прежнего:
— Он живет… Разве он живет, этот ваш Дыбин? Провались она, такая жизнь! Не могу в этой дыре… Уеду хоть куда! Пропади оно все пропадом!
Свекровь, лежа на печи, кряхтит и приговаривает:
— Храбер ты не в меру… Гляди, не приперся б назад…
Тамара лежит на широкой кровати затаившись. Думает. Почему же теперь ее не радует возвращение из клуба, как бывало, когда они поздно возвращались домой и было радостно только оттого, что она молода, любима, видит это небо и снежные сугробы, и дома без огней, потому что уже поздно, а им все еще хочется наслаждаться этой тишиной, свободой; это, наверно, и есть счастье, когда тебе хочется обнять весь мир, такой огромный, сложный, прекрасный мир.
Мишка, утихомирившись, долго сидит на кухне и ест. Наконец он гасит свет, ложится рядом с Тамарой, целует ее в шею и жарко дышит в ухо:
— Ты не спишь?
Тамара молчит.
— Тома, слышь, — шепчет он, — я тут не могу больше, не могу, душа как в яме… — Он сопит, ворочается, вздыхает. — Ты же знаешь Лешку, который в отпуск приехал с Магнитогорска? Туда уехал голый, зачуханный, а видала, какой приехал фраер? Все на нем блестит, при полном параде мужик… Водку в магазине покупает и сдачу не берет. Укуси ты его… А мы?.. Э, да что там…
Мишка поворачивается на бок и затихает. Тамара долго лежит без сна, слышит сонное дыхание Мишки и думает, что он, может быть, и прав: продать все и уехать в город или еще куда-нибудь на новое место, и все забудется, сотрется в памяти недавнее, все обиды, ссоры, недовольство, и будут они жить не хуже других.
…А тот вечер в ноябре, когда Вадим Станиславович пришел к ней в стационар озябший, потому что дрова были сырые и он никак не мог затопить плиту у себя — он жил тогда неподалеку в тесной комнатушке, — и немного смешно и грустно было смотреть, как он потирает покрасневшие руки, втягивает голову в плечи, крякает, и его пепельные волосы топорщатся на затылке, над толстым воротом свитера. Она знала, что дрова привозит завхоз, и то, что они сырые, целиком лежит на его совести… Потом они в коридоре, под рогожей, отыскали сухие дрова, припрятанные уборщицами для растопки, и взяли немного, а после Вадим Станиславович сидел с полчаса в дежурке и отогревался. Затем он ушел и унес дрова. Она прошла по палатам, проверила все, а потом, накинув на плечи пальто, вышла во двор. Было тихо, морозно, бело от свежевыпавшего снега, на небе ни звездочки. Она долго смотрела на свет в окне его комнатушки, на столб дыма, вившийся над крышей, и представляла, как Вадим сидит у плиты с книгой и читает. Почему-то он ей представлялся только с книгой. И было легко и хорошо, когда она думала, что вот за этой белокаменной стеной — этот человек.
…Тамара вдруг просыпается с колотящимся сердцем от какого-то непонятного страха. Что это? Она приподымается на постели и смотрит на светло сереющие окна. Светает? Но окна вспыхивают резким, мигающим, холодно-синим светом, и Тамара при этой вспышке четко видит журнал на подоконнике и авторучку, и в мгновенно наступившем сумраке раздается треск и сотрясающий стены удар грома. Тамара соскакивает на холодноватый пол и босиком бежит к окну.
— Чего еще там такое? — бормочет спросонья пересохшим ртом Мишка и свешивает ноги с кровати.
На улице с тугим шумом бушует грозовой ливень, молния вспыхивает со зловеще-сухим треском, и следуют удары грома такой силы, что Тамара в страхе отшатывается от окна и слышит, как позванивает, дребезжит ложечка в стакане на столике. Свекровь ворочается на печи, вздыхает и покорно-кротко приговаривает:
— И что делается, господь ведает… Так полыхает… Быть чему-нибудь… Не припомню таких гроз… Бомбы там пробують свои — вот оно и тут все скоро взбунтують, окияны с берегов выйдуть…