После он никак не мог понять, отчего он тогда не поспешил к месту несчастья, и не то что не поспешил, а даже усердней стал ковыряться в редукторе, все прислушиваясь и поглядывая на засуетившихся и забегавших формовщиков. И лишь одна мысль упрямо лезла ему в голову: случилось нечто такое, что касается и его. И словно боясь убедиться, что это так, он медлил и не покидал своего места; он торопился что-то доделать, вставлял болты не так, как надо, опять поправлял и опять делал что-нибудь не так, пока наконец не понял: он должен успокоиться и не паниковать без причины. Потом он услышал чей-то окрик: «Скорая» здесь! Давайте сюда!» И увидел, как формовщики понесли на носилках человека, и по красной косынке Притыкин определил, что это женщина. В тот ужасный миг, когда он заметил эту косынку и толпу людей — как будто выносили покойника, — ему вдруг показалось невозможно странным то, что он один здесь, тогда как все — там… «А и правда, как-то не по-людски, — подумал Притыкин растерянно, и ему даже стыдно стало чего-то. — Торчу тут, а там — все, все — там… Хоть бы знать… Да и сразу надо было б…»
Он сунул ключи в сумку, слез с бетоноукладчика и, обтирая руки паклей, почувствовал, что его знобит. Вспомнил про свою робу-брезентуху. Вспотев на сварке, он второпях снял робу и бросил вниз, на раму, а сам залез наверх и пока возился с редуктором, из открытой оконной фрамуги потягивало ему в спину сырым сквозняком. Притыкин надел робу, и его снова пробрал такой озноб, от которого он лязгнул зубами.
И тут появился Леха Зуев; его угреватое лицо было испуганно-бледно, а глаза глядели на Притыкина жалобно и несчастно. И глаза Лехи, и лицо были так жалки, что в первое мгновение он показался Притыкину чем-то пришибленным; перед ним стоял совсем другой Леха, и видно было, как ему трудно начать говорить.
— Что стряслось, кого там?.. — спросил Притыкин, не сводя глаз с Зуева.
— Там такое… — убитым голосом произнес Леха и беспомощно отмахнулся рукой.
— Какое «такое»?.. Толком давай, не тяни…
— Толк такой, Захарыч, что делишки наши — швах! — повысил голос Леха; он все еще никак не мог говорить нормально. — Значит, так, значит, вот как… — Он перевел дух, со свистом кашлянул в кулак и опять: — Значит, такое приключилось событие… Приварил я ушко, эту самую петелку, зацепили ребята поддон, и стала крановщица вирать. А за это самое подлое ушко, что я приварил, цепляла крюк баба, да ты, Захарыч, ее знаешь, Рыжова такая, без мужика живет, у ней два короеда: пацан и девка, в цех как-то приходили, а она — подсобница, отделочница…
— Да не талдычь ты мне эту биографию! — с изменившимся сердитым лицом прервал Притыкин Лехино суесловие. — Суть говори: что с ней?
— Я и толкую про суть, по порядку, значит, ага, значит, так: заарканила крюк и только ступила два шага назад, а там — арматура, и всперлась эта Рыжова на арматуру, зацепилась ногой и врезалась спиной оземь, на стержни головой, а тут поддон по инерции настиг, и, как на пропасть бабе, оборвалось ушко, и поддон ей по ногам… Так что делишки наши — швах! — Леха цвиркнул слюной сквозь зубы и растер плевок ботинком.
Притыкин глядел на Зуева остановившимся взглядом, как будто не понимая того, что тот наговорил ему…
— К-как же, как же ты так приварил?! — с яростью в голосе выдохнул Притыкин, и озноб встряхнул все его тело.
— А при чем тут я?
— П-при чем?! Да ты, безрукий болтун, все дело изгадил, все! Понял ты — все!..
— Как было велено — так я и заделал.
Притыкин почувствовал странный жар в груди, холодный пот выступил у него на лбу; он пытался еще сообразить что-то, но им уже овладело тяжелое, гнетущее предчувствие чего-то непоправимого.
— Где Мотовилов? — глухо спросил Притыкин, обтирая мокрый лоб рукавом брезентухи.
— Там кантовался, злющий такой…
— Спрашивал чего-нибудь?
— Спросил, где ты… Редуктор, говорю, ладит.
— Еще был кто из начальства?
— А вот только, как я рванул сюда, заявились все наши тузы: директор, главмех, инженер по техбезопаске…
— Вот напасть, вот напасть-то, тьфу! — сплюнул Притыкин и побагровел. — Вот и на тебе, все разом, все…
Долго, ох как долго пробыл Притыкин у начальника цеха в конторке! Уже и обед кончился, и цех загудел, зашевелились рабочие, завертелось громадное колесо, а Притыкин все выслушивал гневные слова своего начальника, и дело дошло до того, что начал Мотовилов кулаком постукивать по столу… Тогда встал Притыкин, молча вышел из конторки и, ссутулившись, будто лег на его плечи тяжкий груз, медленно зашагал своей крестьянской грузной поступью к слесарке.