– Значит, влип? – спросил прямо. – Из суда?
Костик кивнул.
– А этот что тут делает? – кивнул на милиционера.
– Стерегу вот, как приказано, – ответил, смущаясь, молоденький милиционер.
– Стерегите за дверью цеха, – приказал генерал и отвернулся. А милиционер не ушел.
– Хоть постригли забесплатно… – но сказал без улыбки. – А ведь победа-то на носу…
– Говорят, что ждут чрезвычайного сообщения, – вставился Вакшель.
Букаты молчал и смотрел на генерала. И Ольга Вострякова тоже смотрела.
– Значит, говоришь, из-за бабы влип-то? – хотя никто, и сам Костик, ничего не говорил. – А она-то хороша? – и вдруг генерал улыбнулся, косясь на своих сопровождающих.
– Хорошая девушка, – кивнул настороженно Букаты. – Да я же вам все…
– Помню, – отмахнулся генерал и посмотрел на Ольгу Вострякову и на других ребят. – Завидую я вам… Только все настоящее и начинается… И у тебя… У тебя тоже, – это Костику. – Будет амнистия, так что не робей и работай! А таночки и после победы нам будут нужны! Еще как! Нужны!
Генерал повернулся и быстро вышел, а за ним и начальство. И Ольга ушла. Странно лишь, что молчала, не влезла со своими лозунгами, весь пар выпустила небось на суде…
Букаты подтолкнул Костика к танку, будто благословлял его на великий подвиг.
– Иди, Ведерников… И чувствуй, как дома…
Костик, ощущая за спиной взгляды всей бригады, подошел к машине. Вздохнул, прикасаясь к холодному металлу, полез внутрь. Напоследок не удержался, оглянулся: все напряженно смотрели ему вслед. Но заметив его оглядку, тут же рассыпались, занялись каждый своим делом…
На рассвете он закончил последнюю машину. От непривычки, все-таки сказывалась большая пауза, руки у него дрожали. Он сполз по гладкой броне вниз и огляделся: все уже спали. Одни на раскладушках, другие на брошенных прямо на пол матах, а Силыч, тот прислонился к порогу конторки, наверное, караулил Костика, потому так и заснул, сидя лицом к танку.
Костик приблизился к нему, хотел доложить, что дело сделано и можно идти домой… Но в последний момент засомневался и будить Силыча не стал. Наоборот, посмотрев последний раз на сделанный им танк и отыскав глазами своего сторожа – милиционера, который, конечно, тоже спал, удобно пригнездившись среди рабочих, Костик присел рядом с Силычем, сил не было куда-то еще идти и устраиваться…
Закрыл глаза. И как провалился в пропасть, в короткий беспамятный сон.
Впрочем… Толи во сне, то ли наяву появились какие-то военные, он так и не смог понять, кто же это, те ли, что принимают работу, или другие, которые судят. Но тут один, из самых старших, сказал:
– Все преступления твои налицо, дружок… Все, кроме одного… И ты знаешь какого!
Костик виновато кивнул. Он-то верил, что суду это не может стать известным. И даже похолодел: все-таки стало!
– Напомните, как было? – попросил старший офицер.
– Как? – спросил Костик. – Ну… Они же меня в Москву на съезд молодых рабочих послали…
– Это мы знаем. А потом?
– Потом? – спросил он, оттягивая трудное время признания. Он вздохнул и спросил: – Все рассказывать?
– Правду, одну только правду… – подсказал откуда-то Толик. – Но не всю…
И откуда он, прохиндей, снова объявился, он же сбежал тогда, и его так и не нашли. Да и не особенно его искали, он нужен был лишь как свидетель. А теперь вот, в критический момент для Костика, вынырнул.
Старший офицер кивнул:
– Вы виноваты, что долго скрывали факт командировки, но мы хотим все знать с самого начала… Говорите!
39
Еще гремит великое сраженье
Громами битв и грохотом труда,
Последних сил последним напряженьем
Еще жива фашистская орда.
И мы, страны резервы трудовые,
От братьев и отцов не отстаём,
Мы армии рабочей – рядовые,
Все силы для победы отдаём!
Женщина в длинном красивом платье объявила, что выступала со своими стихами учащаяся ремесленного училища номер один из города Перми. Далее шел оркестр народных инструментов ремесленного училища номер два города Москвы.
В ослепительно белом Колонном зале сидели подростки, все такие же, как Костя, он обратил внимание даже, что у многих, как и у него, не было никакой особой формы, кроме той, которую дали в училище. А ему удалось лишь на время поездки в Москву пряжку сменить на бронзовую, самодельную, горевшую как золото.
Их кормили в каком-то красивом ресторане и даже деньги выдали на расходы. Но Костик ехал в Москву, не верил, что сможет увидеть то, что знал лишь по картинкам… Это было странное ощущение: он будто и ходил, и видел себя со стороны, что ходил прямо по картинкам, то есть все было настоящее, но точно как нарисованное и известное ему раньше: Красная площадь, Мавзолей, музеи, храмы, и вдруг – Сандуны… Он так и запомнил, что баню называли Сандуны, где выдали им простыни, а он, кроме обычной бани, других и не знал! Везде мрамор, бассейн, про который он часто потом маме рассказывал…