Киз жестом показал Флойду, как проехать через Хей-маркет. Похоже, теперь никто их не преследовал, хотя трудно было сказать наверняка в таком потоке транспорта.
— Ты хочешь спросить, хорошо ли я знал ее во время войны, в Дании? Да, Йенси, с уверенностью могу сказать, что знал ее хорошо. Слишком хорошо, что позволило мне даже пройти через обряд бракосочетания, а это считается самым тяжелым испытанием.
Голос Киза был невыразительным, американец хранил молчание. Проехав дворец Сент-Джеймс, он свернул налево, и через пять минут «понтиак», миновав Уайтхолл, остановился у Министерства Торговли.
Когда они поднимались по ступенькам к главному входу в министерство, американец тихо проговорил, обращаясь скорее к самому себе, чем к Кизу:
— Стало быть, ты женился на ней, да? А на следующий день, наверное, кто-то переехал ее на машине, после чего ты вшил ей внутрь маленький передатчик. Так было дело, а?
Киз продолжал идти, словно не слыша сказанного.
— Боже мой, да ты, наверное, здорово ненавидишь ее!
«Это тебе только так кажется», — подумал про себя Киз.
Они вошли в Министерство Торговли, и человек в униформе, отдав честь, проводил их к лифту. На улице в это время откуда ни возьмись появился темно-зеленый радиофургон и припарковался в нескольких дюймах от стоящего у бровки тротуара «понтиака».
Глава 21
…Согласно последним данным, поступившим от нашего агента из Кремля, установке «Судного дня» в Англии способствовал некий высокопоставленный предатель.
Первый помощник Синя с опаской посматривал на своего шефа: из Китая были получены плохие новости. Если генерал Синь в течение двадцати четырех часов не перехватит у русских контроль над «Судным днем», он будет лишен всех полномочий как сотрудник разведки и возвращен в Пекин.
Понимая, что это может означать не только потерю лица, но и всей головы, Синь становился все более раздражительным, а когда он был в раздражении, его первый помощник слишком хорошо знал, что он способен на такие вещи, которые делали Чингис-хана, в сравнении с ним, скромным статистом.
Синь сидел за низким столиком черного дерева и напоминал тучного злобного китайского божка. Он пил чай, в задумчивости поднося к капризно изогнутым толстым губам фарфоровую чашечку, почти невидимую в его огромной ладони.
По лицу Синя стекал пот; это была уже двадцатая чашка. Чтобы выйти из наркотического дурмана, в который он погрузился сегодня, как никогда, Синь обычно поглощал небывалые дозы чая. Неожиданно сжав кулак с чашечкой, он изо всех сил стукнул им о стол так, что хрупкий фарфор разлетелся на мельчайшие осколки во всех направлениях.
— Повторите все еще раз, — велел Синь. Говорил он вкрадчиво, и это тоже было признаком его раздраженного состояния, не оставшегося незамеченным для подчиненного.
Помощник облизал губы; внешность его напоминала благородные черты китайского мандарина, и именно из-за этого благородства Синь с особым удовольствием унижал помощника, делая его при каждом удобном случае козлом отпущения.
Помощник внутренне содрогнулся от страха перед Синем, но, тем не менее, сделал ему очередной укол в надежде, что настроение шефа переменится к лучшему.
— Во-первых, благородный господин, — начал помощник, отбросив традиционное «товарищ генерал», — я должен сказать о том, великий господин, что имело место упоминание о «Штормоцвете». Это слово произнес тот раненый русский, прежде чем испустил дух у ног нашего московского атташе.
Синь откашлялся и сплюнул в ладонь, после чего стал втирать мокроту, словно помаду, в коротко подстриженные волосы.
— Затем последовал захват русского агента, лже-профессора Брауна. После этого была агент-женщина, которую подослал маршал Жаров. Самозванец, допрошенный на объекте номер десять, ничего не сообщил, несмотря на тридцать гвоздей, вбитых ему в позвоночник. Женщина также молчала, пока ее не похитили русские, переодетые в английскую спортивную форму без опознавательных знаков.
Синь почесал нос. Казалось, он слушает говорившего.
— Затем подозрение пало на цветную южноафриканскую патриотку, мисс Джонкин, за которой ваша милость следовали в составе группы IV. Она была захвачена в самолете. Было подозрение, что она, будучи близка к Малику, может знать что-либо интересное для вашей милости.
Синь медленно снял черную бархатную куртку и аккуратно повесил ее на спинку стула. Взяв со столика экземпляр газеты «Таймс», он, не спеша, с расстановкой, разорвал газету на длинные продольные полосы, при этом слезы градом катились по его пухлым щекам.
Помощник вздрогнул.
— Но ваш замечательный план был сорван в результате неожиданного убийства южноафриканской мерзавки в тот момент, когда сопровождавший ее тип был сброшен с самолета на съедение акулам с высоты двенадцать тысяч футов.
Синь покачал головой из стороны в сторону.
— Нет, нет, — прошептал он, — акул там не было. Это падение было рассчитано на переломы рук и ног, а то и головы, а вовсе не на акул. В этом ваша ошибка.
Помощник заговорил высокопарным тоном:
— А теперь, о Властелин Великого Китая, в вашей единой власти остался лишь…
Однако Синь хлопнул в ладоши, не дослушав помощника до конца, и тот, поклонившись до самой земли, замолк. Синь снова заплакал, по крайней мере плечи его задрожали, и мокрое от слез лицо начало раскачиваться из стороны в сторону. Наконец, он заговорил:
— Приведите его. Захватите зубные инструменты.
Помощник, пятясь задом и кланяясь, вышел за дверь. Синь снял рубашку, не давая себе труда расстегнуть пуговицы, которые с треском разлетелись по комнате, подошел к зеркалу и с удовольствием начал рассматривать бицепсы, игравшие на его мощных руках.
Пятьдесят тысяч лет назад человек, подобный Синю, боролся бы за существование среди соплеменников и с прочими обитателями древнего мира. Теперь же в эпоху НАТО, СЕАТО и атома, он не годился ни на что, кроме разведработы. Меры, предпринятые Синем в Линкольншире, не заставили русских пленников заговорить, но будь он там лично, они бы соловьями заливались! Жестокость, по мнению Синя, была средством номер один. Жестокость окупалась информацией. Информация означала власть. Теперь же, когда Пекин дышал ему в затылок, Синю как никогда нужна была власть.
Согласно информации из Пекина, советские агенты установили этот «Судный день» с помощью какого-то высокопоставленного изменника, но кто он — Пекину было не известно. Синь не мудрствовал, он лишь запросил список подозреваемых. Когда такой список был получен, Синь обвел кружком имя первого подозреваемого и дал соответствующие инструкции. Если эта английская свинья не захочет ничего сообщить, Синь призовет на помощь в полном составе группы III, XI, IVB и XIII. А потом похитит самого Малика. Это может вызвать осложнения во взаимоотношениях с Западной Европой, но при данных обстоятельствах Синь не отказался бы, в случае необходимости, и от осады Советского посольства.
— Задержанный Плюм, — провозгласил помощник Синя, вталкивая в дверь одетого в наручники Генерального директора Секретной Службы, после чего поклонился и направился к выходу.
— Останься, — прошептал Синь, и помощник остановился, как вкопанный. Не обращая внимания на бледного, но полного достоинства пленника, Синь осмотрел комнату. Очевидно, приняв наконец решение, он подошел к старинному дубовому креслу с инкрустированной рисунками зверей спинкой, поднял его одной рукой, как пушинку, и перенес в центр комнаты.
Лайонел Плюм сделал шаг к креслу, намереваясь сесть, но Синь грубо оттолкнул его, ударив по лицу металлической ручкой ножовки, принесенной помощником. Из рассеченной губы Плюма потекла кровь.
— Смотри, — произнес Синь. Держа кресло левой рукой, а ножовку правой, он распилил его на шесть кусков на глазах у наблюдавших за ним Плюма и помощника, причем, лезвие пилы проходило сквозь дерево, кожу и металл, как сквозь подтаявшее масло.