— Так, — кивнул Толик.
— А как вы меня туда сможете проводить, если я туда не еду?
Доктор поскреб в затылке:
— Да, действительно… А где ты ночевать собрался? Чтоб знать, на всякий случай… Челищев спрятал усмешку в уголках губ.
— Да так, у женщины одной…
— А-а… Ну, ясно, — Толик понимающе кивнул, еще помялся для приличия и протянул руку, прощаясь:
— Значит, встречаемся уже здесь? Ну, приятного вечера, босс.
— Тебе того же.
Сергей не обманул Докора, сказав, что собирается к женщине, но если бы Толик узнал, сколько этой женщине лет и как она выглядит, то удивился бы несказанно…
Спрятав за пазуху купленную в «ночнике» бутылку дорогого французского коньяка, Челищев поднялся по темной лестнице старого дома на канале Грибоедова и долго звонил в обитую рваным дерматином дверь. Судя по всему, в этой квартире не боялись воров и налетчиков, которым поживиться было бы просто нечем: дверь открылась без звяканий цепочки и испуганного вопроса: «Кто там?». Челищев шагнул в темную прихожую.
— Здравствуй, баб Дусь, прости, что без звонка. Я не очень поздно?
Бывшая «важнячка» Евдокия Андреевна Кузнецова — ныне уборщица в горпрокуратуре баба Дуся — от неожиданности охнула, а потом обняла ночного гостя.
— Сереженька… Ты же знаешь, я тебе всегда рада… Забыл ты совсем старуху, пропал куда-то, не заходишь… Ты снимай куртку-то, а бутылку не прячь, я сейчас мигом чего-нибудь на стол соберу. Ты, поди, голодный?
Сергей неопределенно пожал плечами. От бабы Дуси слегка попахивало алкоголем: она, видимо, уже тяпнула на сон грядущий.
— Проходи, проходи, Сереженька… Уж не взыщи, деликатесов нет, — старуха торопливо покрывала обшарпанный стол штопаной, но чистой скатертью. Аскетичная бедность маленькой двухкомнатной квартирки заставила Челищева сжать зубы, чтобы не выругаться.
Баба Дуся ушла на кухню, а Сергей опустился на продавленный диванчик. «Подлая жизнь, Господи, какая подлая жизнь…»
…Когда бутылка «Наполеона» была ополовинена (Сергей почти не пил, лишь пригубливал свою рюмку), Евдокия Андреевна заметно оживилась, раскраснелась и даже чуть помолодела.
— Как ты живешь-то, Сергуня? У нас про тебя всякое болтают: мол, ты теперь чуть ли не крупным бандюганом стал…
Челищев махнул рукой — мол, пусть болтают, что хотят, что с них взять. Баба Дуся кивнула головой:
— Я тебя, Сережа, всегда любила, потому что в тебе совесть живет. Это в конечном счете главное. Везде можно остаться человеком, и везде негодяев полно… Только нормальные люди куда-то исчезают, а негодяев все больше и больше — плодятся, как тараканы…
— Кстати, о негодяях, — Сергей закурил и откинулся на диванчике. — Ты, баб Дусь, Хоттабыча такого не помнишь? Должна помнить, про него у нас в прокуратуре легенды рассказывали.
— Легенды, говоришь? — Евдокия Андреевна усмехнулась и налила себе рюмку. — За твое здоровье, Сергуня!… Выпив, она смачно закусила коркой черного хлеба и снова невесело усмехнулась:
— Легенды… Вот почему так жизнь устроена — про них, понимаешь, легенды слагают, а про нас и не вспомнит никто… Как же мне не знать этого сраного Хоттабыча, если я его и сажала? Полгода под него копала, одних ревизий было столько, что… — Баба Дуся махнула рукой и достала сигарету из пачки, которую Сергей предупредительно ей протянул.
— Легенды… Хотя Семен и впрямь был человеком необычным, у него не голова была, а настоящий компьютер, он достать мог что угодно и когда угодно… А Хоттабычем я его окрестила, за то, что деньги из воздуха делать умел. Так, видно, кликуха эта к нему и пристала… Помнишь, я тебе про «луковое дело» рассказывала? С него вся раскрутка и пошла, там такая подобралась компания — просто туши свет! Вот они его и потушили… Семен на «вышку» тянул, но никого не сдавал, а однажды проговорился: «Если я начну показания давать, то до суда не доживу, и вы, гражданка следователь, тоже…» Не поверила я ему, вот и поплатилась… Потом уже, после автокатастрофы, локти себе кусала… От Семена нити в обком шли или даже выше еще… А до суда из солидных людей он и впрямь один дожил, остальные так, мелочь пузатая… Евдокия Андреевна докурила сигарету до фильтра и тут же потянулась за новой:
— А у тебя, Сергуня, видать, с Семеном пути пересеклись? Смотри, он человек страшный… Сергей заерзал на диване:
— С чего ты, баб Дусь, решила, что пересеклись?
Старуха усмехнулась:
— Ну, я хоть бабка и пьющая, но из ума пока еще не вышла — вчера Семен в прокуратуру заявился, а сегодня ты приходишь и разговор о нем невзначай заводишь…
— Постой, постой, баб Дусь, в какую прокуратуру…
— Да в нашу, в какую еще… А что ты так удивляешься? Сейчас многие растратчики да фарцовщики солидными бизнесменами стали, а Семен-то рангом повыше был… Так что с полным правом нанес, можно сказать, официальный визит нашему руководству… Я как его увидела — чуть ведро не выронила. Раздобрел он, постарел, но узнать можно. Это меня вот уже никто не узнает. И он не узнал. Важный такой стал, солидный. Хотя он и раньше себя подать умел… Наверное, явился серьезные вопросы о «безвозмездной» помощи правоохранительным органам решать. И депутат этот, Троцкий, при нем суетится, шмыгает, как церковный староста проворовавшийся… У Прохоренко в кабинете заперлись, потом к ним еще из ГУВД генерал Хомяков подъехал…
— Погоди, баб Дусь, какой депутат Троцкий? — затряс непонимающе головой Челищев.
— Ну этот, как его… Глазанов. Вылитый Троцкий — бородку свою козлиную все время щиплет и пенсне протирает…
— Глазанов?!
Видимо, Евдокия Андреевна услышала в возгласе Челищева не удивление, а недоверие, потому что, обиженно поджав губы, встала, отошла в угол комнаты и начала, что-то бормоча, рыться в груде сложенных прямо на полу книг и каких-то папок.
Челищев между тем, судорожно затягиваясь сигаретой, сращивал в мозгу концы с концами:
«Ну, конечно… Гаспарян говорил про „доверенное лицо“… Это и есть господин депутат…
Интересно, почему они его так подставляют… Хотя, постой, почему подставляют? Он же депутат, пользуется неприкосновенностью, его в разработку ни менты, ни комитет взять не могут, ни наружку поставить, ни единицу… Идеальный курьер, и риску никакого… Ай да Антибиотик… Или Глазанов — человек Гаспаряна? Нет, скорее, все-таки, Виктор Палыч — хозяин… Круто люди работают, круто… Значит, они — «безвозмездную» помощь, а им — гаишные эскорты до границы с Эстонией? И все законно, чинно, благородно… Все для блага России… и отдельных ее граждан…»
Между тем баба Дуся вернулась к столу, держа в руках пухлую бухгалтерскую книгу в черной клеенчатой обложке.
— Вот, смотри, Сергуня. Я в эту книгу разные интересные факты заношу про наше замечательное руководство. Они-то меня за человека не считают, внимания не обращают, а я домой приду — запишу, что видела… Может, потом когда-нибудь и пригодится кому-нибудь, если хозяин в стране найдется, может, начнут порядок наводить… Грех так говорить, но иногда даже думаешь: «Сталина на вас, сволочей, нет…» Вот смотри, у нас сейчас февраль, последнюю запись я сделала сегодня.
В книге аккуратным почерком были проставлены даты, под ними шли лаконичные записи. Это была своеобразная летопись прокуратуры: кто с кем встречался, кого куда назначали, какие вывешивались приказы, по каким поводам проводились пьянки, кто кого трахал в кабинете… Рядом с фамилиями некоторых посетителей стояли звездочки, а в конце книги на этих людей давались короткие объективки — число, место рождения, адрес, судимости (если были), род занятий…
— Ну, ты даешь, баба Дуся… А адреса-то как пробивала?
— Я же тебе уже говорила, Сережа: из ума еще не выжила, помню, как что делается…
Челищев машинально запомнил адрес и телефон Глазанова. Депутат жил в «доме еврейской бедноты» на Финляндском проспекте, за гостиницей «Санкт-Петербург».
— Да, ну и кондуит, — качал головой Сергей, листая книгу. — Почитать такую простому человеку — его кондратий хватит.
Евдокия Андреевна налила себе еще рюмку.
— Ты, Сережа, наверное, думаешь — совсем рехнулась бабка, компроматик непонятно для чего собирает, шпионит… Только я ведь про нормальных людей ничего не пишу — о своих, к слову, художествах ты здесь слова не найдешь… Да и делаю я это так, для себя: на бумагу выплеснешь, и вроде душа меньше болит… Никому эта книжка не понадобится, а про хозяина в стране — это я так, от обиды сказала…