Жасмин внесла большой чайник. Налив судье чашку, она сказала:
— Вот, выпейте. Это особый сорт чая; говорят, он лечит кашель.
Она отправилась за занавеску, вернулась с ребенком на руках и отнесла его к постели. Одной рукой она расправила одеяла, а другой перевернула подушку.
— Простите мне этот беспорядок, ваша честь, — сказала она, укладывая ребенка на кровать. — Я принимала клиента прямо перед тем, как меня позвали к наместнику прислуживать за обедом.
С непосредственностью, отличающей женщин ее профессии, она стянула рубаху. Теперь на ней были только широкие штаны. Со вздохом облегчения она вытянулась на кровати, потом взяла ребенка и пристроила его у левой груди. Ребенок довольно зачмокал.
Судья Ди глотнул целебного чая; напиток приятно горчил. Помедлив, судья спросил Жасмин:
— Сколько твоему ребенку?
— Два месяца, — вяло отозвалась она. — Это мальчик.
Взгляд судьи упал на длинные белые шрамы, избороздившие плечи женщины; один широкий рубец сильно изуродовал ее правую грудь. Она подняла глаза, заметила этот взгляд и безразлично сказала:
— О, они не собирались так делать, это я сама виновата. Когда меня секли, я извивалась, пытаясь вывернуться, вот плеть и завернулась через плечо, поранив мне грудь.
— За что тебя секли? — спросил судья.
— Долго рассказывать, — только и ответила она, сосредоточив все свое внимание на ребенке.
Судья Ди допил свой чай. Теперь дышать ему стало легче, но в голове все так же пульсировала тупая боль. Когда он выпил вторую чашку, Жасмин отнесла младенца в колыбель и задернула занавеску. Она подошла к столу, потянулась и зевнула. Показывая на ложе, она спросила:
— Как насчет этого? Я уже немного отдохнула, а чай вряд ли стоит того, что вы мне заплатили.
— У тебя превосходный чай, — утомленно проговорил судья, — он стоит более того, что ты получила. — И чтобы не обидеть ее, тут же добавил: — Я бы не хотел заразить тебя этой проклятой легочной болезнью. Я выпью еще одну чашку, а затем пойду восвояси.
— Как вам будет угодно! — Сев напротив него, она добавила: — Я и сама выпью чашечку, что-то в горле першит.
За окном по смерзшемуся снегу захрустели шаги. То были ночные стражники. Они били полночь своей деревянной колотушкой. Жасмин съежилась на стуле. Прижав ладонь к горлу, она выдохнула:
— Уже полночь?
— Да, — с тревогой подтвердил судья Ди. — Если мы в ближайшее время не начнем контрнаступление, то, боюсь, татарские орды прорвутся и наводнят всю округу. Мы их, конечно, вытесним, но, помня об этом очаровательном младенце, не лучше ли тебе быстро собраться и завтра же утром уехать на восток?
Она глядела прямо перед собой, в лихорадочно блестевших глазах застыла мука. Затем она заговорила, скорее сама с собой:
— Шесть часов осталось!
Глядя на судью, она добавила:
— Мой ребенок? На рассвете его отца обезглавят.
Судья Ди поставил чашку.
— Обезглавят? — воскликнул он. — Прошу прощения. Кто он?
— Командир по имени Ву.
— Что же он совершил?
— Ничего.
— За ничего голову не отрубают, — раздраженно заметил судья.
— Его обвинили ложно. Говорят, будто он задушил жену своего товарища по оружию. Он предстал перед воинским судом и был приговорен к смерти. Уже почти год он сидит в военной тюрьме в ожидании утверждения приговора. Сегодня оно пришло.
Судья Ди подергал себя за ус.
— Мне часто доводилось работать с военной стражей, — сказал он. — Их судебная система грубее нашей гражданской, но я всегда считал их умелыми и очень добросовестными служаками. Они редко ошибаются.
— Только не в этом деле. Ничего не поделаешь. Слишком поздно, — подавленно произнесла Жасмин.
— Да, поскольку он будет казнен на рассвете, многого тут не добьешься, — согласился судья. Немного подумав, он продолжил: — Но почему бы тебе не рассказать мне его историю? Ты отвлечешь меня от моих собственных забот, а тебе, возможно, это поможет скоротать время.
— Что ж, — пожала она плечами, — я все равно не смогу уснуть. Вот как все было. Около полутора лет назад два командира здешнего гарнизона часто посещали веселый квартал. Одного звали Пэн, другого Ву. Они служили вместе, так как относились к одному армейскому подразделению, но, в общем, не ладили; уж слишком были они разными. Пэн был человек бесхарактерный, с лицом смазливым и гладким, этакий хлыщ, скорее похожий на студента, чем на солдата. Со всеми своими сладкими речами был он таким мерзким, что девушки не любили его. Грубоватый Ву являлся полной ему противоположностью: отличный кулачный боец и фехтовальщик, да и за словом в карман не лез. Говорили, что солдаты готовы были идти за ним в огонь и в воду. Красавцем его не назовешь, но я любила его. И он ни на кого, кроме меня, не смотрел. Он регулярно платил содержателю заведения, в котором я работала, так что мне не приходилось спать со всеми подряд. Он обещал выкупить меня и жениться, как только получит повышение, вот почему я, не раздумывая, оставила его ребенка. Обычно-то мы от них избавляемся или продаем. Но я хотела этого мальчика.