– Обещал, и даже раньше, чем Машке. А потом она его запутала. Парень-то он уж больно слабохарактерный, гражданин судья.
– Ничего себе слабохарактерный…
Сельсовет задрожал от хохота.
Я сделал от имени суда строгое предупреждение подсудимой и опять обратился к потерпевшей:
– И вы знали, что он одновременно и к ней и к вам ходит?
Она удивленно посмотрела на меня и улыбнулась:
– Так об этом все знали, гражданин судья.
– И вы его все – таки продолжали любить и надеяться?
– Что делать, гражданин судья! Я ведь человек-то живой. – И тяжело вздохнула.
В ее откровенно простодушном признании было столько тоски по своему маленькому счастью, что я вздрогнул и невольно взглянул на подсудимую. Ее лицо выражало то же самое. Мне стыдно и за себя, и за свои неумные, пошлые вопросы стало, да и за весь этот суд, который ничего не мог принести, кроме горечи, обиды и незаслуженного оскорбления.
Суд предложил им покончить дело миром. Они упали друг другу на грудь, громко расплакались и, обнявшись, вышли на улицу.
– Неразлучные подруги были, – после длительного молчания сказал кто-то.
– Помирятся. Теперь им делить нечего, – добавил другой.
– А бабоньки-то они славные – добрые, старательные. А вот видишь, как их судьба обошла, – сказал заседатель и щелкнул языком, – судьба – злодейка.
А бородатый старик, сидевший в углу около печки, глухим басом авторитетно изрек?
– Во всем виновата эта война распроклятущая У меня тоже сноха с тремя ребятенками мается.
По второму делу мне тоже удалось заключить счастливый мир. Это дело было бракоразводное.
Гражданка села Озерки Зинаида Олеговна Хотелова подала в суд заявление о расторжении брака с мужем, гражданином Хотеловым Степаном Григорьевичем, и взыскании алиментов на содержание малолетнего сына Тимура Степановича, Когда я зачитал длинное заявление иска, к столу протискались стороны: Он, Она и их неопровержимое доказательство – Оно. Я взглянул и ахнул от изумления. Ответчику, то есть мужу, Степану Григорьевичу, еще было бы не зазорно и по яблоки лазать, а истице – прыгать через веревочку: так они молодо выглядели. Между ними стоял, держась за батькин карман, краснощекий карапуз в немыслимо большом колпаке, а на шее у него висела, как огромная медаль, желтая клеенчатая слюнявка.
Несмотря на свою молодость, супруги были очень серьезны: видимо, они сознавали важность, ответственность своей затеи.
– Сколько же вам лет? – спросил я.
Степан Григорьевич не торопился с ответом. Придал лицу деловое и озабоченное выражение, то есть наморщил лоб, опустил углы губ и, нарочито солидно растягивая слова, ответил!
– Мне, товарищ судья, скоро будет девятнадцать. Зинаиде Олеговне, жене моей, недавно исполнилось совершеннолетие. А сыну нашему, Тимуру Степановичу, два года, – Он нагнулся и вытер ладонью Тимуру Степановичу нос.
– И когда же вы успели обзавестись наследником? – удивленно спросил я.
– То есть вы, гражданин судья, имеете в виду нашего Тимура? – не теряя степенности, переспросил Степан Григорьевич и пояснил: – Мы только как месяц назад в сельсовете сочетались законным браком. А до этого существовали в незаконном браке.
– Ну вот, не успели расписаться, а уже разводитесь. Куда же это годится, Степан Григорьевич? Ведь это же очень нехорошо, – заметил я.
Степан Григорьевич покачал головой и, как старичок, сокрушенно вздохнул:
– Она очень молода, гражданин судья. Я так думаю, и глупа поэтому.
Истица фыркнула в нос и, рассекая ладонью воздух, категорически заявила:
– Пусть я буду самая распоследняя дура, а все равно с тобой жить не буду.
– Это почему же? – спросил я.
– Дерется он, как самый последний мужик. А еще десятилетку закончил!
Степан Григорьевич свою роль разумного хозяина и строгого мужа исполнял с уморительной солидностью, Зинаида Олеговна изображала глубоко оскорбленную в своих лучших чувствах супругу. А суд походил на спектакль, в котором дети с комической серьезностью разыгрывали для взрослых семейную драму.
– Я, гражданин судья, не дрался, потому что драться с женщинами – не мужское занятие. А учил я её уму – разуму, – степенно рассуждал ответчик.
Когда я спросил у него, в чем выражалось его учение, он пояснил так:
– Пришел я это, товарищ судья, со службы домой А служу я в лесничестве, в бухгалтерах состою. Пришел я домой и вижу, простите за грубое слово, полный хаос: дверь раскрыта настежь, изба полна кур, собака позволяет себе спать на нашей новой, с пружинным матрасом кровати, Тимур сидит под столом и плачет и весь запачкан, извиняюсь за некультурное выражение, поносом Перво – наперво ликвидировал этот хаос, а потом пошел разыскивать жену. А вы знаете, где я ее нашел? На самом краю деревни, у ее незамужней подружки Лидки Хреновой. А чем занимались? Срам сказать! Отплясывали под патефон танцы с фокстротами. Дело ли это, товарищ судья, для замужней женщины? Я так думаю, что не дело. И это было не в первый, а в третий раз. В первый раз я ее просто предупредил, потом предупредил крепко, а в третий раз взял за волосы и провел по улице до самого дома. Она выла как зарезанная и, конечно, нарочно притворялась, потому что, между прочим, я ее не таскал, а только слегка держал за волосы. И вот видите, вместо того чтобы извлечь из моего урока для себя пользу, она затеяла этот скандальный суд. Так что, товарищи судьи, я категорически против развода.
– Что бы ты, Степа, ни говорил, но после такого сраму я с тобой жить не буду. Разводите нас, гражданин судья, по всем законам, – капризно потребовала истица и поджала губы.
Я усмехнулся:
– А не лучше ли помириться, Зинаида Олеговна?
– Ни за что и никогда! – запальчиво выкрикнула Зинаида Олеговна и, смахнув с ресниц слезу, добавила! – Я вся оскорблена и обесчестена.
Однако разводить их мне не хотелось. Да и все, кто присутствовал на суде, не хотели этого, и, конечно, больше всех – Тимур. Он уже побывал на руках у отца, потом перебрался к матери, хватал ее за нос, теребил волосы, а она поминутно целовала его и гладила.
Примирение – дело не из легких. Как правило, уже разведенные супруги мирятся дома. В суде же почти никогда.
Я рисовал истице ужасы одиночества, запугивал трудностями, стыдил, уговаривал, просил. Меня активно поддерживали заседатели, а потом начали уговаривать, стыдить и убеждать зрители. И Зинаида Олеговна стала помаленьку сдаваться. Она еще продолжала негодовать и страдать, что женская гордость ее погублена, душа оплевана и чувства растоптаны грубым мужицким сапогом. Но гнев и страдание теперь звучали вознаграждением самолюбию. Она находила в них облегчение, и радость, и наслаждение. И наконец она, счастливая и румяная, как кукла, согласилась на примирение. И все, кто был в сельсовете, радовались. А я больше всех. И не потому, что мне удалось помирить эту наивную, смешную супружескую пару, а еще и потому, что разбуженное природой «я» помогло мне сделать что-то большое и доброе.
Когда мы с секретарем возвращались из Макарьева в Узор, то опять повстречали чету Хотеловых. Они выходили из лавочки сельпо. Степан Григорьевич согнулся под тяжестью покупок. Одной рукой он придерживал на плече железное корыто, в котором громыхали два больших чугуна, ведро и стиральная доска. В другой руке он нес банку с керосином, а на шее болтался допотопный фонарь «летучая мышь», который можно еще найти в наших далеких, глухих деревушках. Зинаида Олеговна несла крохотный узелок и тащила за руку Тимура. Он волочил ноги и грыз серый и твердый, как кусок штукатурки, пряник. Они прошли мимо, даже не взглянув на меня, а может быть, просто не заметили. Я же долго смотрел им вслед.
На одной подножке
В окно моей комнаты видны железнодорожная насыпь, будка на ней, два куста вербы и лоскут белесого неба.