Поезд прибывает на станцию.
Я знаю, что это значит.
Да. Это значит, что мы отдалились еще на шаг от тонкой материи реальности... и сейчас мы сядем на поезд, и он отвезет нас в темный лес наших душ... в Вампирский Узел.
И выпьет наши души...
Все по местам... поезд идет на запад... только на запад... вперед, к закату... в страну мертвых...
Память: 1462
Смерть повсюду! Турки захватили Валахию; султан Мехмет II, нынешний правитель империи, расположился в своем шатре и ждал прихода ночи, когда проснется Раду. Ему сделали гроб из слоновой кости, и теперь мальчик повсюду сопровождал султана в его путешествиях: повозку с гробом везли черные лошади, а от солнечного света его укрывал черный балдахин. И каждую ночь Мехмет требовал, чтобы гроб приносили в его шатер.
Нет, не для плотских утех — какая услада в сношении с живым мертвецом?! Тем более что в любом путешествии султана сопровождают наложницы и педерасты, — а лишь для того, чтобы Раду услаждал его слух своим пением. Они путешествовали уже несколько дней, и каждую ночь Раду пел для султана. Как только сгустились сумерки и звуки ночи проникли в тишину гроба, мальчик проснулся.
Он отодвинул крышку и сел прямо в гробу. Свет свечей заливал шатер, султан нетерпеливо ходил из угла в угол. Вампир был голоден, впрочем, как и всегда, когда просыпался. Мехмет рассеянно пробормотал, глядя куда-то в пространство:
— Раду, Раду, прости меня, я забыл послать за твоим ужином.
Он громко хлопнул в ладоши. Стражники привели пленника, закованного в цепи. Скорее всего раба. Мальчик набросился на него. Он пил понемногу. Если выпить слишком много, кровь жертвы меняет свою природу, а он не хотел создавать еще вампиров. После этого «кровопускания» стражники расковали пленника и пинками выгнали прочь из шатра. Так было каждую ночь на протяжении вот уже восемнадцати лет; в окружении султана уже шептались, потому что Раду до сих пор оставался двенадцатилетним ребенком.
— Я должен петь? — спросил он султана.
— Нет, Раду, до меня дошли слухи про целый лес трупов... это слишком ужасно, это нельзя описать словами. Я хочу, чтобы ты поехал со мной и увидел все сам.
Мехмет крикнул, чтобы привели его коня. Жеребец, почуяв присутствие вампира, встал на дыбы — животные в отличие от людей не пребывают в иллюзиях, которые позволяют людям видеть то, что они хотят видеть вместо того, что есть, — но Раду сказал коню на языке ночи: Успокойся.
И конь успокоился. Мехмет вскочил на него верхом и, схватив вампира в охапку, посадил в седло перед собой, словно тот был его сыном.
И они поскакали в ночь. Вслед за ними поехали двое стражников. Всего двое? — подумал мальчик.
Похоже, что место, куда мы едем, не таит в себе большой опасности.
Вскоре перед ними открылось кошмарное зрелище, слухи о котором дошли до ушей султана.
Целый лес, которого не найдешь ни на одной карте. Лес из человеческих тел. Тяжелый, густой запах крови — Раду еще никогда не встречал столько крови, сосредоточенной в одном месте. Мужчины, женщины, дети — все обнаженные, все посажены на колья, торчавшие из земли. Не все они были мертвы: кто-то истошно кричал, кто-то стонал, кто-то просто безмолвно смотрел в пространство невидящим взглядом. Повсюду, куда ни кинь взгляд, — мертвые и умирающие в страшных муках. Ряд за рядом. Где-то на горизонте они сливались с настоящим лесом, и невозможно было сказать, где заканчивался этот лес смерти и начинались настоящие деревья.
Здесь уже собралась большая часть войска султана, в руках каждого воина горел факел. Мехмет и Раду спешились. Они стояли прямо возле ряда посаженных на кол детей, которых кто-то, обладающий чувством извращенного эстетства, расположил по росту. Чуть в стороне были женщины с вырванными грудями. А рядом с ними — мужчины, в рот каждого были запиханы эти самые груди. У кого-то были отрублены руки и ноги и насажены на отдельно торчащий неподалеку кол. Некоторых из женщин посадили на кол, впихнув копье не в прямую кишку, а во влагалище; некоторые были подвешены на крючьях, вонзенных прямо под ребра. Неподалеку виднелось страшное ожерелье, составленное из детских голов, рядом с ним — из мужских рук. А дальше было еще страшнее: целый ряд женщин, с которых живьем была содрана кожа — окровавленными лоскутами она колыхалась на ветру неподалеку от их изуродованных тел.
Какая зверская жестокость.
Зловоние было просто невыносимым.
— Сколько их? — громко выкрикнул Мехмет.
— Больше десяти тысяч... — раздался в ответ крик кого-то из воинов, которые пересчитывали тела, — ...пока мы насчитали столько. Но это еще не все.
Вампир с удивлением понял, что это красиво. Красиво и страшно — этот изумительный ковер смерти. Две широкие улицы кольев пересекаются под прямым углом, образуя крест, как бы лежащий на склоне небольшого холма, так что на верхнем конце креста просто просится изображение лика Спасителя, распятого на настоящем кресте, — там, где были самые маленькие из детей, посаженные на колья, торчавшие из земли концентрическими кругами, их нежная кожа, казалось, испускает таинственное сияние в лунном свете.
Все это в каком-то смысле напоминало икону.
«Мне должно стать больно и плохо от одного этого вида, — подумал Раду. — Неужели на меня больше не действуют все эти религиозные символы: кресты, святая вода? По телу прошла только легкая дрожь — и не более того».
И вот тогда Раду понял, что сила символов теряет свою власть над ним. Пройдет еще какое-то время, и его суеверные страхи оставят его. Возможно, что именно его собственный страх перед этими символами, а не вера людей в их силу, и давал смертным власть над ним.
— Друг мой, все это — творение рук твоего брата, — сказал султан. — Может быть, зря ты просил его освободить из темницы. Мои люди зовут его kaziklu bey — колосажатель.
Неужели Мехмет уже забыл, что он сам сотворил с настоящим Раду? — подумал мальчик-вампир. Разве ему в голову не приходила мысль, что всему этому Дракула научился в турецких застенках? Сколько иронии таится в том, думал он, что смертные так истово осуждают деяния других, а сами творят то же самое, если не хуже.
— Клянусь тебе, Раду, — провозгласил султан, — я свергну с трона это чудовище. И поставлю тебя во главе Валахии!
— Но, Мехмет, — тихо проговорил Раду, — я тоже чудовище.
Ночь
...и поезд тронулся.
За окном проносились пейзажи... нет, не просто пейзажи: миры... такие разные миры.
Новая Гвинея была словно соткана из ткани фантазий; словно сама Луна отполировала ее зеленую поверхность своим призрачным светом. Одинокие деревеньки, разбросанные тут и там... жители деревень иногда слышали странный звук, как будто мимо проносится поезд, но, конечно, не видели никакого поезда: он летел в шелесте ветра, мчался на всех парах сквозь густой, влажный подлесок... щебет ночных птиц был гудком этого поезда, призывное кваканье лягушек — стуком колес.
Если вжаться лицом в стекло, там, в ночи, омываемой лунным светом, можно увидеть такое, что всегда остается невидимым. Гору, где колдуны все еще молятся Ахура-Мазде; пещеру Сивиллы Кумской, где она до сих пор изрекает свои пророчества; древний замок Тиффуже, где Жиль де Рэ, герцог Синяя Борода, продолжает пытать и калечить детей; костер, на котором сжигают Жанну д'Арк; развесистую смоковницу, на ветвях которой все еще вешают Салемских ведьм.
— Смотри, — сказал Тимми. Мимо них проплывали улицы Нью-Йорка, аллеи Тауберга, мощеные улочки старого Лондона... величественные здания Константинополя... Карпатские горы.
За этими горами виднелась еще одна гора: огненная гора, которая все еще пробивала себе путь наверх, к небу, из недр земли. Иногда ее можно было рассмотреть в разъемах между накладывающимися друг на друга иллюзиями. Взгляду открывалась то легкая дымка, то ярко-огненные языки лавы в черной ночи. Ее называли разными именами, чаще всего — Горой рока... а еще — холмом Тимми, или Преисподней, или Олимпом — обителью богов.