— Нет. Оставьте меня. Я пойду до конца. Эти люди поверили мне, и я...
— О Господи, вы как тот старина Семич! Эти люди вам не поверили — ни на йоту! Это я поверил в вас. Я сделал вас королем, понятно? Я сделал вас королем, чтоб вы могли вернуться домой с достоинством, а не оставаться тут и выглядеть ослом! Я купил их за обещание. В частности, я пообещал, что вы в течение суток заявите об отречении. Вы должны выполнить обещание, которое я дал от вашего имени. Говорите, люди вам верят? Да вы стоите им поперек горла, сынок! И запихнул вас туда я! Теперь я хочу вытащить вас отсюда. И если на этом пути встанет ваш роман, если Валеска не согласится на иную цену, кроме трона в этой занюханной стране...
— Довольно, хватит — Голос его донесся до меня словно с пятнадцатиметровой высоты. — Вы получите свое отречение. Сообщите мне, когда будет готов поезд.
— Напишите его сейчас, — велел я.
Он подошел к столу, отыскал лист бумаги и твердой рукой написал, что, покидая Муравию, отказывается от трона и отрекается от всех прав на него. И, подписавшись «Король Лайонел Первый», передал бумагу мне.
Я спрятал бумагу в карман и сочувствующе начал:
— Я понимаю ваши чувства и жалею, что...
Грантхем отвернулся и вышел из комнаты. А я снова поехал в отель.
Выйдя из лифта, я тихонько подкрался к двери своего номера. Внутри было тихо. Я нажал на ручку — дверь оказалась незапертой — и переступил порог Пусто. Исчезли даже моя одежда и чемодан. Я поднялся в номер к Грантхему.
Дюдакович, Ромен, Эйнарссон и половина всей полиции страны были там.
Полковник Эйнарссон сидел в кресле посреди комнаты так, словно кол проглотил. Его темные волосы и усы блестели. Подбородок выступал вперед, на румяном лице играли желваки, глаза горели — его боевой дух был на высоте. А все благодаря тому, что у него были зрители.
Я сердито посмотрел на Дюдаковича, который стоял спиной к окну, широко расставив огромные ноги. Неужели этот жирный болван не понимает, что полковника лучше держать в каком-то безлюдном углу, где он не доставит хлопот?
Я все еще стоял в дверях, когда ко мне, лавируя между полицейскими, подбежала Ромен.
— Ты все уладил? — спросила она.
— Отречение у меня в кармане.
— Дай его мне.
— Не сейчас, — возразил я. — Сначала я хочу узнать, так ли велик в самом деле твой Василие, как выглядит. Твой толстяк должен знать, что пленнику не следует задирать нос перед зрителями.
— Я не стану объяснять, на что способен Василие, — мягко ответила девушка. — Скажу только, что он поступил правильно.
Я не был столь уверен, как она. Дюдакович, рыча, о чем-то спросил у девушки, и она быстро ему ответила. Тогда он прорычал что-то еще, уже адресуясь к полицейским. Те начали выходить — один за другим, по двое, целыми группами. После того как вышел последний, толстяк процедил сквозь свои желтые усы несколько слов, обращаясь к Эйнарссону. Полковник поднялся, выставил грудь, расправил плечи и уверенно усмехнулся.
— Что дальше? — поинтересовался я у девушки.
— Пойдем с нами, там увидишь.
Мы спустились вчетвером по лестнице и вышли из отеля. Дождь утих. На площади собралось большинство населения Стефании; наиболее плотной толпа была перед правительственным зданием и королевской резиденцией. Над головами у людей маячили каракулевые шапки полка Эйнарссона — он до сих пор окружал здания.
Нас, или по крайней мере Эйнарссона, узнали и, пока мы пересекали площадь, приветствовали криками. Эйнарссон и Дюдакович шли плечом к плечу: полковник строевым шагом, жирный великан — вперевалку. Я и Ромен держались сразу за ними. Мы направлялись к правительственному зданию.
— Что он задумал? — раздраженно спросил я. Она похлопала меня по руке и нервно улыбнулась:
— Подожди — сам увидишь.
Похоже, делать было нечего — оставалось только волноваться.
Наконец мы подошли к ступенькам правительственного здания. Солдаты салютовали Эйнарссону оружием, и их штыки неприятно сверкали в ранних вечерних сумерках. Мы поднялись по ступенькам. На широкой верхней площадке Эйнарссон и Дюдакович остановились и встали лицом к гражданам и солдатам на площади. Мы с девушкой заняли позицию позади. Зубы у Ромен стучали, пальцы впились в мою руку, но губы и глаза продолжали храбро улыбаться.
Солдаты, окружавшие резиденцию, присоединились к тем, кто стоял перед нами, отталкивая назад гражданских. Подошел еще один отряд. Эйнарссон поднял руку, прокричал несколько слов, гаркнул на Дюдаковича и отступил в сторону.
Заговорил Дюдакович. Ему не надо было кричать: его раскатистый громовой голос можно было услышать даже от отеля. Он достал из кармана бумажку и, держа ее перед собой, произнес речь. В голосе министра, в жестах не было ничего театрального. Казалось, он говорит о чем-то не очень важном. Но по виду его слушателей становилось понятно, что это вовсе не так.