Шум дождя уже тонул в гуле голосов. Жирное лицо банкира с седыми висками, который был на собрании, неожиданно вынырнуло из темноты и так же молниеносно скрылось, словно он не хотел, чтобы его узнали. Около нас собирались люди, которых я никогда до сего времени не видел: они заискивающе здоровались с Грантхемом. Подбежал маленький человечек в большой фуражке, пролопотал что-то охрипшим, прерывистым голосом. Худой, сутулый мужчина в очках, забрызганных дождем, перевел его слова на английский язык: «Он говорит, что артиллерия предала нас и теперь в правительственных домах ставят пушки, чтоб на рассвете смести нас с площади». В его голосе звучала безнадежность, и он добавил: «В таком случае мы, конечно, ничего не сможем сделать».
— Мы сможем умереть, — кротко промолвил Лайонел Грантхем.
В этой болтовне не было и капли смысла. Никто не пришел сюда умирать. Все они были тут, ибо никто не ожидал, что кто-то погибнет, кроме разве нескольких солдат Эйнарссона. Это если воспринимать слова парня умом. Но Господь свидетель, даже я, сорокалетний детектив, который уже давно не верил в добрых фей, вдруг ощутил под влажной одеждой тепло. И если в кто-то сказал мне: «Этот парень — настоящий король», — возражать я бы не стал.
Внезапно бормотание вокруг затихло, и было слышно лишь шуршание дождя да тяжелый топот сапог по мостовой — подходили люди Эйнарссона. Все заговорили одновременно — счастливые, воодушевленные приближением тех, кто должен был выполнить черную работу.
Сквозь толпу протолкался офицер в блестящем плаще — маленький нарядный молодой человек с большущей саблей. Он изысканно отдал Грантхему честь и заговорил по-английски, чем, видимо, гордился: «Привет от полковника Эйнарссона, мистер! Все идет по плану!»
Я задумался над значением последнего слова.
Грантхем усмехнулся и промолвил:
— Передайте мою благодарность полковнику Эйнарссону. Снова появился банкир: теперь он набрался храбрости и присоединился к нам. Подходили и другие участники ночного собрания. Мы стояли группой вокруг статуи; нас окружала многочисленная толпа. Крестьянина, которому Эйнарссон плюнул в лицо, я нигде не видел.
Дождь промочил нас до нитки. Мы переступали с ноги на ногу, дрожали и болтали. День занимался медленно, выхватывая из темноты все больше мокрых людей, в глазах которых блестело любопытство. Где-то вдали толпа взорвалась приветственными восклицаниями. Остальные подхватили их. Люди забыли о том, что промокли и замерзли, они смеялись, танцевали и целовались. К нам подошел бородач в кожаном пальто, поклонился Грантхему и объяснил, что именно сейчас собственный полк Эйнарссона занимает правительственное здание.
Наступил день. Толпа раздвинулась, чтоб освободить дорогу для автомобиля в сопровождении кавалерийского эскорта. Машина остановилась перед нами. Из нее вышел полковник Эйнарссон с обнаженной саблей в руке, отдал честь и, придержав дверцу, пригласил в салон Грантхема и меня. Он сел после нас. От него веяло духом победы, как от девушки духами. Кавалеристы снова плотно окружили машину, и мы отправились сквозь толпу к правительственному зданию: люди кричали и бежали за нами со счастливыми возбужденными лицами. Все это производило большое впечатление.
— Город в наших руках, — сообщил Эйнарссон, откинувшись на сиденье; острие его сабли упиралось в пол автомобиля, а руки полковник держал на эфесе. — Президент, депутаты, почти все, кто имеет политический вес, арестованы. Не сделано ни одного выстрела, не разбито ни одного стекла! Он гордился своей революцией, и я не винил его за это, В конце концов я не был уверен: такой ли уж он недоумок. У него хватило ума держать своих гражданских сторонников на площади, пока солдаты делали свое дело.
Мы подъехали к правительственному зданию и поднялись по лестнице между рядами почетного караула пехотинцев, на чьих штыках блестели капли дождя. Еще больше солдат в зеленой форме брали на караул вдоль коридоров. Мы вошли в изысканно обставленную столовую, где оказалось пятнадцать или двадцать офицеров, которые поднялись и приветствовали нас. Было произнесено множество речей. Все ликовали. Разговоры не утихали и за завтраком. Я не понимал из них ничего.
Позавтракав, мы отправились в зал парламента — просторное овальное помещение, в котором изогнутые ряды скамеек и столов окружали возвышение; на нем стояло несколько столов и десятка два стульев. Все, кто был на завтраке, сели на стулья. Я заметил, что Грантхем и я — единственные гражданские лица на возвышении. Здесь не было ни одного заговорщика, кроме офицеров из армии Эйнарссона. Мне это не понравилось.
Грантхем сидел в первом ряду, между мною и Эйнарссоном. Мы смотрели на депутатов сверху вниз. Наверное, в зале их собралось человек сто. Собравшиеся разделились на две группы: справа сидели революционеры, слева — арестованные. Заметно было, что многие из них одевались второпях.
У стен вдоль всего зала, кроме возвышения и дверей, плечом к плечу стояли солдаты Эйнарссона.
В сопровождении двух солдат вошел старый человек — лысый, сутулый, с кроткими глазами и чисто выбритым, сморщенным лицом.
— Доктор Семич, — прошептал Грантхем.
Личные телохранители подвели своего президента к одному из трех столов на возвышении. Он даже не посмотрел на тех, кто уже занял тут места, и не захотел садиться.
Поднялся рыжий депутат — один из представителей революционной партии. Когда он закончил речь, его товарищи одобрительно зашумели. Президент очень спокойным голосом произнес лишь три слова, спустился с возвышения и вышел в сопровождении солдат из зала.
— Отказался подать в отставку, — сказал мне Грантхем. Рыжий депутат поднялся на возвышение и сел к среднему столу. Законодательный механизм заработал. Люди говорили коротко и, наверное, по существу — настоящие революционеры. Никто из арестованных депутатов не поднялся. Провели голосование. Не голосовали лишь несколько арестованных. Большинство подняли руки вместе с революционерами.
— Они отменили конституцию, — прошептал Грантхем.
Депутаты снова одобрительно зашумели — те, что пришли сюда добровольно. Эйнарссон наклонился к нам с Грантхемом и проговорил:
— Дальше заходить опасно. Все остается в наших руках.
— У вас есть время выслушать предложение? — обратился я к Эйнарссону.
— Да.
— Извините, мы вас ненадолго оставим, — сказал я Грантхему и отошел в угол возвышения.
Эйнарссон, подозрительно насупившись, отправился вслед за мной.
— Почему не отдать корону Грантхему сейчас же? — спросил я у полковника, когда мы встали в углу, спиной к офицерам; мое правое плечо касалось его левого. — Подтолкните их. Вы можете это сделать. Конечно, они взвоют. А завтра под их натиском вы заставите его отречься от престола. Это будет вам на руку. При поддержке народа ваши позиции станут вдвое прочнее. Тогда вы сможете представить все так, будто революция — дело его рук, а вы — патриот, который не дал этому проходимцу захватить трон. Тем временем вы станете диктатором. Разве не этого вы хотели? Понимаете, к чему я веду? Пусть главный удар придется на него. Вы воспользуетесь противодействием.
Эта мысль пришлась полковнику по вкусу; не понравилось ему только то, что она исходила от меня. Его маленькие глаза впились в мои.
— Почему вы это предложили? — спросил он.
— Что вас беспокоит? Обещаю, он отречется от престола в течение двадцати четырех часов.
Полковник усмехнулся в усы и поднял голову. Я знал одного майора, который поднимал голову так каждый раз, когда собирался отдать неприятный приказ.
Я быстро заговорил:
— Посмотрите на мой плащ — видите, он висит свернутым на левой руке?