Озарение приходит с любовью, требующей от поэта полной преданности Музе, которая знает, что делает, несмотря на все жестокости и кажущееся неразумным поведение. Она редко одаряет поэта явными проявлениями милости, но укрепляет его преданность своим живительным воздействием на него. Ибн аль-Араби (1165 - 1240), испанский араб из Мурсии, которого суфии называют своим Мастером Поэзии, писал в своем произведении “Тарджуман аль-Ашук” (“Толкователь желаний”):
“Если я поклоняюсь ей, считая это своим долгом,
И если она никогда не отвечает на мои приветствия,
Есть ли у меня повод для обид?”
“Любимая женщина не знает никаких обязательств”. Эта любовная тема позднее была использована в экстатическом культе девы Марии, которая до крестовых походов не занимала важного места в христианской религии. Сегодня ее больше всего почитают именно в тех странах Европы, которые испытали наиболее сильное влияние суфизма.
Ибн аль-Араби говорит о себе:
“Я исповедую религию Любви.
Сейчас меня иногда называют
Пастухом газелей (божественная мудрость),
Иногда христианским монахом,
А иногда персидским мудрецом.
У меня трое возлюбленных -
Трое, которые в сущности являются одним;
Ведь многие вещи кажутся тройственными,
Но все это не более, чем единичность.
Не называй ее по имени,
Ведь этим можно ограничить ту,
При виде которой
Все ограничения рушатся”.
Поэты были основными распространителями суфийской мысли и заслужили такое же уважение, как и “ученые люди” Ирландии раннего средневековья; они пользовались сходным тайным языком метафор и словесным шрифтом. Персидский суфий Низами писал: “Во рту поэта спрятан ключ от сокровищницы”. Тайный язык служил зашитой от вульгаризации образа мышления, доступного только тем, кто понимал его, а также от обвинений в ереси или гражданском неповиновении. Ибн аль-Араби, представший перед мусульманской инквизицией в Алеппо, в ответ на обвинение в ереси заявил в свое оправдание, что его произведения метафоричны, а их главная цель заключалась в том, чтобы показать божественное совершенство человека, достигаемое с помощью религиозной любви. В качестве прецедента он сослался на эротическую “Песнь песней”, включенную в иудейское священное писание, которую фарисейские мудрецы толковали как метафору любви Бога к Израилю, а католические авторитеты считали ее метафорой любви Бога к своей церкви.
В своей наиболее развитой форме тайный язык использует семитские корни, состоящие из согласных букв, для шифровки или дешифровки тех или иных значений, западные же ученые, похоже, даже не знают о том, что популярные сказки “1001 ночи” являются суфийскими по содержанию, и что арабское название этой книги “Альф ляйля ва ляйля” представляет собой закодированную фразу, указывающую на основное содержание и смысл этого сборника, и может быть преобразовано в другую фразу - “Источник рассказов”. То, что на первый взгляд представляется восточным оккультизмом, на самом деле может оказаться старым и знакомым западным образом мышления. Большинство английских и французских школьников начинает свои уроки по истории с картинок, изображающих их предков друидов, срывающих побеги омелы со священного дуба. Хотя Цезарь считал друидов хранителями наследственных тайн, использовавшими секретный язык, это собирание побегов омелы, до сих пор применяемых в рождественских украшениях, кажется столь обычным занятием, что мало кто из читателей станет задумываться над тем, что это означает в действительности. Современная точка зрения - друиды кастрируют дуб - представляется лишенной смысла. Надо сказать, что всем священным деревьям, кустарникам и травам присущи свои особенности. Древесина ольхи не пропускает воду, а из ее листьев получается отличная красная краска, под березами растут галлюциногенные грибы, дуб и ясень привлекают молнии, зажигающие священный огонь, корень мандрагоры помогает против спазм. Из наперстянки получают дигиталис, ускоряющий работу сердца, мак содержит наркотические вещества, у плюща ядовитая листва, а из его цветов пчелы собирают последний мед в году. Несмотря на то, что лесные голуби и другие перелетные птицы зимой охотно поедают ягоды омелы, которые считаются в фольклоре “панацеей” от всех болезней, в них нет никаких целебных свойств. Листья ее столь же бесполезны, а сфера применения твердой древесины весьма ограничена. Почему же она в таком случае считается самым священным и целебным растением? Единственным ответом может служить то, что друиды использовали ее в качестве символа своего особого образа мышления. Это и дерево и не дерево, оно цепляется за дуб, яблоню, тополь, бук, колючки и даже за сосну, оно зеленеет, добираясь до самых вершин, в то время как остальные деревья кажутся спящими, ее плоды считаются лекарством от всех душевных болезней. Побеги омелы, привязанные к дверям, неожиданно касаются входящего. Налицо символ, если можно только сравнить друидское и суфийское мышление, которое не выращивается, подобно религиям, как дерево, а само утверждается на выросшем уже дереве. Оно зеленеет, хотя само дерево спит, что напоминает мертвый сон религий, погрязших в формализме. Основной движущей силой его роста является любовь, а не примитивная животная страсть и не привязанность, но внезапное и удивительное осознание любви, настолько возвышенной и необыкновенной, что у сердца, кажется, вырастают крылья. Довольно удивительно, что сейчас исследователи Библии считают пылающий куст, из которого Бог явился Моисею в пустыне, акацией, оплетенной красными листьями локантуса, восточного эквивалента омелы. [1]