— Я здесь не для того, чтобы тебя допрашивать. На самом деле, я уже сообщила, что ты рассказал мне всё, что знал. Я просто… Я пришла… Я хотела убедиться, что с тобой всё в порядке.
Очевидно, что ни о каком порядке речи не шло. Ей даже не надо было приходить, чтобы увидеть его воочию. Всё, что требовалось человеку вроде Грейнджер, обладавшему хотя бы зачатками здравого смысла, это выяснить, что он в Азкабане. Он, конечно же, не в порядке. Драко сердито смотрел на свои руки, как смотрел бы на неё, если бы мог это сделать. Но ему не хватало силы воли поднять голову и взглянуть ей прямо в лицо. Пусть и не понимая почему, но он не хотел, чтобы Гермиона смотрела на него в ответ. Драко казалось, будто ему опять снится сон. Где-то во Франции, тысячи минут назад, он чувствовал прикосновение груди Грейнджер к своему телу, а над озером взрывались фейерверки. Бах, Бах, бах, чудилось ему.
— Ты хотя бы посмотришь на меня?
Хотя бы. Будто он должен или что-то подобное. А, может, и вправду должен. Наверное, если задуматься — да, но это не играло особой роли. При желании Драко становился эгоистичным ублюдком, и в данный момент никакого значения не имело то, чего жаждет Гермиона, мать её, Грейнджер. Драко хотел выбраться отсюда, хотел принять душ и нормально поесть, получить тёплую постель или оказаться в безопасной камере. Он хотел разобрать свою жизнь на кусочки и сложить из них то, что пожелает сам. Хотел всё вернуть, изменить то, что требуется, и не попадать сюда. Никогда. И кто знает, может, в эту самую минуту он бы всё равно сидел за столом и напротив была бы та же самая девушка, но он бы находился отсюда так далеко, что даже не знал бы названия этого места.
— Драко, — с мольбой прошептала она.
Он вскинул глаза, встречаясь с ней взглядом, — она знала. Эта сучка знала, что он посмотрит на неё, заслышав, как она зовёт его по имени, и более того — ему это понравится. Все мышцы в его груди сдавило, словно от удара молотом или под колёсами маггловского автомобиля. Сжало вокруг сердца, пока то, несмотря ни на что, старалось биться.
Её блестящие и широко распахнутые глаза блуждали по его лицу, будто так она получала все нужные ей ответы. Самих вопросов Драко не знал — лишь видел их там, в выражении её лица, пока она что-то неслышно бормотала. Её рука скользнула по гладкой поверхности, полностью выпрямилась, и открытая ладонь замерла посередине столешницы. Краем глаза Малфой заметил, как Гермиона в ищущем жесте разогнула пальцы. Он это увидел и стиснул кулаки так, что обломанные ногти впились в кожу. Он пытался без слов донести до неё свою мысль. Потому что не мог. Не мог поднять свою грязную руку и прикоснуться к её, чистой и ухоженной, протянутой к нему. Ему было стыдно, и сделать это он был не в состоянии. Говорить что-то вслух он тоже не хотел, потому что знал: за ним наблюдают, слушают или смотрят, нарушит ли он своё молчание. И тогда Грейнджер станет оружием против него, хотя это наверняка и так было понятно. Повинуясь приказу, ей придётся его допрашивать. И он, заключенный в тюрьму и сопротивляющийся в одиночку, будет вынужден её за это ненавидеть. Нет, нет, не ненавидеть. Но он разозлится. Очень сильно, а ему бы этого не хотелось. Она была всем, что у него… Он не мог этого допустить.
Он надеялся, что попытка попросить прощения так же ясно читается на его лице, как ранимость — на её. Надеялся, что Гермиона разгадала причину его поступка, ведь она всегда понимала его мотивацию. Он никогда ничего не озвучивал, но она всегда догадывалась.
Грейнджер опустила пальцы, но руку не убрала — она так и лежала на столе, будто Драко мог передумать. Малфой не изменил своего решения, но не сводил с Гермионы глаз, пока она говорила — она заслужила хотя бы это. Она была достойна многого, но сейчас это всё, что он мог ей дать.
Как только Грейнджер ушла, ему позволили принять душ. А на следующее утро его под конвоем отправили обратно в камеру повышенной безопасности.
Паб «Darco’s»: сегодняшний день
Грейнджер выходила из-за столика в туалетную комнату дважды — в компании одной или всех подружек — и каждый раз Драко провожал её взглядом, даже не особо отдавая себе в этом отчёт. Гермиона в третий раз выскользнула из кабинки и застыла, что-то говоря Уизли, а затем с улыбкой развернулась. Он смотрел, как она обводит взглядом комнату и ловит его глазами — её улыбка не померкла ни на секунду, и она предназначалась именно ему.
Гермиона подошла к его столику — ей нельзя было этого делать, ведь здесь сидели её друзья. Неужели она не понимала, что это против правил? Что она выходила за рамки, возникающие вокруг них всякий раз, когда они переставали общаться наедине и возвращались к некоему подобию нормальной жизни? И почему она всегда так делала? Постоянно плевала на те границы, которые не должна была переходить.
Лонгботтом, Финниган, темноволосая девица, обе Патил, Браун и кое-кто ещё продолжали смотреть на них, но Драко больше всего заботили Поттер и Уизли. Потому что Уизли не спускал с него глаз. Но это был не предостерегающий взгляд, а, скорее, попытка определить, не собирается ли Малфой сделать что-то такое, что не понравится Рону. Уизли плевать хотел на предупреждения — уж не в том случае, когда дело касалось Малфоя. И Драко понял: Уизли избавился от той неуверенности, на которой можно было паразитировать в школе, он вполне доволен собой, и у него нет нужды кого-то запугивать. В случае необходимости он просто набросится на недруга и решит проблему — вот и всё.
Поттер посмотрел на Драко лишь единожды — тем идиотским взглядом, когда ты, вроде, ведёшь глазами в нужную сторону, но ничего при этом не видишь — и Малфой снова удивился. Поттер должен был первым ринуться на защиту — он же глава этой стаи. Если что-то пойдёт не так, именно Поттер должен издать боевой клич, а он всем своим видом демонстрирует, будто ему и дела нет до происходящего. Или будто он верит в то, что ничего не случится — и в этом крылось ещё меньше смысла, чем в первом предположении.
Гермиона уселась напротив, ударившись ногой о его лодыжку — у него были длинные ноги, и ему нравилось их вытягивать. Драко подобрался, и она улыбнулась ему чуть кривоватой улыбкой.
— Привет, незнакомец.
— Какие люди, — поприветствовал он, её улыбка померкла, и она поджала губы.
Он ухмыльнулся в свой стакан, залпом допивая его содержимое. До этого самого момента он и не понимал, насколько сильно успел набраться. Пока не захотел быть относительно трезвым перед лицом сложившейся ситуации. Никто в состоянии подпития не должен связываться с Грейнджер. Даже если она сама кажется немного захмелевшей.
— Как прошло общение с прессой?
Он пожал плечами, крутя свой стакан.
— Прошло.
— Не слишком плохо?
— Нет.
Она чуть наклонилась вперёд, рассчитывая на пояснение, но он не собирался делиться подробностями. Ему не хотелось ничего говорить. Что было, то было, и он не думал, что журналисты слишком уж сильно пройдутся по нему в утренних газетах.
— Фейерверки были симпатичными.
Он вскинул бровь, откидываясь спиной на подушку.
— Да, световое шоу было хорошим.
Фейрверки принадлежали маггловскому миру, а не волшебному. В своём мозгу Драко очертил чёткие границы. В начальной школе его учили рисовать два больших круга, которые частично накладывались друг на друга. Уникальные черты двух объектов распределялись по обособленным областям, а общие — оставались в середине, но в случае с магглами и волшебниками такая диаграмма была для Драко неприемлема. Потому что он сам этого не желал — ему нравилось держать эти миры как можно дальше друг от друга. До Башни, после Башни. Но при необходимости, мысленно, он мог бы поместить в центральную область имя. Гермиона Грейнджер. И ещё свою старую сумку с поношенными вещами и воспоминания, от которых так и не смог избавиться. Вот как бы выглядела схема. Только так — это единственное, что соединяет точки, пересекает границы и проводит его от одного мира к другому.
Гермиона немного помолчала, ковыряя ногтем щепку на столе. Потеребила её, прикусив щёку.