— Ага. Вот, например, небо голубое — а откуда мы знаем, что оно голубое?
Драко моргнул, переведя взгляд на предмет разговора.
— Потому что его так назвали?
— Нет, я имею в виду… У нас у всех разный цвет глаз. Понимаешь? Например, твои серые, а мои карие. И что, если мы видим цвета по-разному? Может, мы их по-разному воспринимаем из-за пигмента нашей радужки, который накладывается на цвет объекта. Я…
— Вообще-то маггловская наука утверждает, что….
— Это пример. Откуда мы знаем? Нам никто не может этого сказать. Я могу воспринимать голубой голубым, а ты можешь считать его фиолетовым. Как бы мы тогда это описывали? О, это цвет неба… Ну, все его так называют, пусть даже для меня это твой фиолетовый. Не существует способов определить, выяснить, вижу ли я цвета иначе, чем ты. Мы просто зовём их одинаково. Невозможно даже проверить, по-разному ли мы их восприняли.
Драко сел и задумался, пытаясь отыскать брешь в её рассуждениях, но так в этом и не преуспел. В словах этой ненормальной был определённый смысл.
— С чего вдруг тебе пришло такое в голову?
Она пожала плечами.
— Я много о чём думаю. Но разве это не забавно? То, что мы можем видеть мир в неодинаковых цветах? Тогда названия не имеют особого значения. Существует лишь то, что существует, пусть даже это несколько разных вещей для нескольких разных людей.
Слева от них солнце садилось за город, и мир вокруг окрасился золотым. Или, может быть, зелёным, если верить Грейнджер. На гладкую поверхность озера опустилась тень, и берега, днём забитые отдыхающими, теперь почти опустели.
— Здесь как будто другой мир.
«Здесь и есть другой мир», — хотел было сказать Драко, но передумал. Он опустил пальцы в воду и смотрел, как появившаяся рябь переливалась золотистыми красками.
Он вытащил руку и упёрся в причал ладонями, чтобы подняться.
— Я собираюсь обратно…
Повернув голову и удивлённо посмотрев на Гермиону, Малфой запнулся и плюхнулся обратно — она медленно отпустила его руку.
— Прости, я только…
Драко озадаченно нахмурился — ему тут же на ум пришёл список того, что могло пойти не так. Его мать, отец, его друзья, дом, Министерство. Так что он очень удивился, когда Гермиона не перешла к изложению нежеланной новости, а вместо этого потянулась к нему навстречу.
Замерев, Драко смотрел на её приближение, постепенно осознавая происходящее, — его глаза метались по её лицу. Он ощущал себя в ловушке собственных решений, пока не почувствовал касание её губ. Он резко выдохнул ей в рот, будто бы от неожиданности, но она лишь усилила напор. Её глаза были закрыты, лоб от волнения расчерчен морщинками, всё её тело застыло — только губы двигались. Они были такими же, как он помнил, даже ещё лучше. Память о прикосновении могла померкнуть, погребённая под толщей времени и поблекшая от постоянного размышления над произошедшим. Но губы были мягкими, тёплыми и немного сухими, а самое главное — прижимались к его рту.
Драко прихватил губами верхнюю губу Гермионы и заметил, что морщины на её лбу разгладились. Она выдохнула через нос и наклонила голову, всё ещё зажмурившись. Малфой переключил внимание на её нижнюю, такую полную, губу, оторвал руку от досок причала и запустил пальцы в густые кудри. Гермиона подалась вперёд, касаясь его груди, и Драко ухватил её за футболку, притягивая ближе. Ошеломлённый, он сперва действовал осторожно и медленно, но сейчас ему казалось, что в эту секунду он должен взять всё возможное, ведь уже в следующий момент оно исчезнет. Его веки дрогнули раз, другой и наконец закрылись. Он резко задышал через нос, перехватив инициативу, Гермиона одобрительно хмыкнула и вцепилась в его плечи. Драко встал для удобства на колени и обнаружил, что гораздо лучше прижиматься, если при этом отклонять Гермиону назад. Грейнджер выдохнула ему прямо в губы — под его весом она упала на доски, стукнувшись головой. Драко на секунду замер, но она продолжила его целовать, одной рукой вцепившись в ворот футболки, а другой — в светлые волосы.
— Оу.
Он улыбнулся, не разрывая поцелуя. Его ладонь выпуталась из копны её волос и скользнула к затылку, в качестве извинения обхватывая то место, которым она, похоже, ушиблась.
В голове мелькнула мысль, не тяжело ли ей, поэтому Драко немного сдвинулся и выставил руку, приподнимаясь. Во время этого манёвра он прижался к ней бёдрами и не смог сдержать стон. Гермиона замерла, точно её приложили Ступефаем.
Реальность бладжером обрушилась на его голову. Сейчас он видел только выражение её лица трёхмесячной давности, когда она от него сбежала. Думал лишь о том, что это Грейнджер, а всё происходящее — очень плохая идея.
Драко оторвался от неё и, пошатнувшись, поднялся на ноги. Он оказался так близок к краю, что его каблуки соскользнули с досок. Но, покачнувшись вперёд и в стороны, он умудрился сохранить равновесие.
— Чёрт, — подняв руку, он зачесал волосы назад и, не отводя ладонь от головы, сделал семь твёрдых шагов подальше от Гермионы.
Это не должно было произойти. Уж не после того раза. Честно говоря, ничего подобного вообще не должно было случиться. Он и Грейнджер — это плохая идея. Вся жизнь Драко в данный момент строилась на надежде, что он сумеет разобраться со своим прошлым, и будь он проклят, если думал, что у них с Грейнджер могло хоть что-то выйти. Между ними было слишком много плохого, они оба были непростыми людьми и слишком чокнутыми, чтобы оставаться вместе. Их жизни, текущие совершенно бесконтрольно, чересчур разнились. Учитывая их прошлое и то, как они жили сейчас и кем являлись, чувства к Грейнджер представлялись Драко самоубийством в эмоциональном плане. Это как положить руку на горелку. И если он свихнулся достаточно, чтобы сотворить такое, то она просто не должна была быть такой ненормальной. Она же «умнейшая ведьма их поколения». И она не могла быть настолько глупой, чтобы решиться на подобное.
После того вечера в кинотеатре он думал об этом. О возможности поддаться тому чувству, которое Грейнджер умудрялась в нём будить даже тогда, когда вытворяла нечто этакое, за что ему хотелось возненавидеть её по-настоящему. Именно это чувство продолжало расти в течение последних трёх лет, что Гермиона крутилась поблизости и не уходила. Она никогда не исчезала так надолго, чтобы это чувство пропало, и поначалу это вызывало в нём даже бóльшую ненависть, чем он когда-либо испытывал к Грейнджер.
Он решил, что, наверное, взрослеет. Или же изменился даже сильнее, чем ему казалось. Ведь Драко не думал лишь о последствиях, чреватых для него самого. Он размышлял о том, каким человеком была Грейнджер, каким был он сам и как он в итоге облажается. Сколько неприятностей он ей принесёт. И, учитывая то, кем он являлся и что натворил, он заслужил эти отношения меньше, чем любой другой в целом мире. И она просто рехнулась, если простила его.
Она не должна была этого делать. Должна была ненавидеть его, издеваться, как можно дольше заставлять чувствовать себя дерьмом. Точно так же, как когда-то делал он. Она не должна была вести себя так, будто теперь всё изменилось, ничего не было или они каким-то образом могут забыть о прошлом. Ей не стоило так делать. Действительно не стоило.
Он полагал, что часть Гермионы тоже этому противилась. И это было уже совсем иное — настоящая стена. Огромная неприступная стена, которая всегда будет возвышаться между ними. Ведь неважно, кто он сейчас. Он останется тем, кем был раньше. Тем самым фанатиком, который так сильно портил ей жизнь.
Драко заметил то выражение на лице Гермионы, когда она отстранилась три месяца назад. В нём было множество разных эмоций, но он разглядел скрытый упрёк. Неверие в то, что она только что целовала того самого школьного придурка. Ту едва уловимую досаду, которую он добавил к собственным воспоминаниям в качестве доказательства того, каким же ублюдком он был.
И вот теперь снова. Теперь, когда он всё обдумал и отгородился от Гермионы после той ночи, придя к заключению, что ему не следует этого делать. Она опять сделала первый шаг.
— Грейнджер, в чём твоя проблема?