— Ты сам знаешь, что это хорошее дело. Но… Я имею в виду, не будешь ли ты об этом сожалеть?
Однажды она заявила, что Драко склонен испытывать чувство вины. Он тогда посмеялся: злым людям это противопоказано, иначе они станут добрыми. Но поразмыслив, решил, что она права. Драко испытывал вину и о многом сожалел.
— С чего бы это?
— Не знаю.
Ну, конечно же, знала. Именно по этой причине Драко чувствовал себя виноватым всякий раз, когда сливал ей информацию. Но Азкабан всё изменил. Он много чего там услышал, и старые привязанности испарились. Это как если ты долгое время с кем-то очень тесно дружишь, а потом вырастаешь и обнаруживаешь, что теперь вы слишком разные. Только в его случае всё было ещё хуже. Шла война, а Драко водил дружбу с большим количеством плохих людей.
Это не означало того, что он не мучился виной и полностью утратил связь с прежними приятелями. Но выживают самые приспособленные. И весь вопрос в том, кто прав, а кто нет. Драко до тошноты надоело пытаться двигаться дальше и тут же останавливаться. Он должен был отпустить прошлое. Это было условием для движения вперёд, для поиска пути и попыток всё исправить — насколько это возможно.
Драко пришёл к выводу, что мир может его ненавидеть. Но ненавидеть самого себя он не собирался.
— Грейнджер, я уверен.
Её ладонь прижалась к его спине между лопатками, и Драко поднял глаза на стену. На портрет своего отца. Люциус был потрясающе собран: безупречный, холодный, давящий образ в краске. У него был взгляд, способный заставить тебя прочувствовать любые эмоции, в зависимости от того, чем именно ты занимаешься. Драко пришло в голову, что это знающий взгляд, призванный вызывать в нем чувство вины. Заставить его постоянно мучиться сожалениями, что он не стал тем сыном, которым должен был. Что он не достоин сравниться с Люциусом.
Рассматривая портрет, Драко прищурился; ладонь Грейнджер прижалась крепче и прошлась по напряжённой линии его позвоночника.
Сейчас это уже не играло особой роли, ведь так? Он выдал все отцовские тайны и сдал Министерству все темномагические артефакты. Он передал данные, которые нанесут серьёзный удар по стану Пожирателей Смерти. Отказался от своих притязаний, подписав документы отцовским пером. И какая разница, каким сыном он стал по мнению Люциуса, ведь было уже слишком поздно. Во многих смыслах.
Я никому не принадлежу.
Драко больше не был сыном Люциуса Малфоя. Он избавился от имён, ярлыков и всего того, что пыталось его определять. Долгое время он видел себя сыном своего отца. Как и все остальные, ведь именно им он и должен был быть. Но тут такая же история, как с красками. Все могли считать его оранжевым, а он был синим. Тёмно-тёмно-синим, и имело значение только то, что он видел сам. Его собственное восприятие. То, какими он видел кружащие вокруг цвета.
— Ты напряжён. Тебе следует принять душ.
Драко повернулся, открыл было рот для ответа, но помедлил. Её близость удивила его. Гермиона откашлялась и сделала шаг назад, теребя волосы и глядя в пол.
— Я только что из душа.
— Тогда ванна? Она успокаивает.
— Мне не нужно успокоение.
Драко хотел испытывать напряжение. Оно помогало ему чувствовать себя более подготовленным. Даже выбравшись из Азкабана, он по-прежнему ждал. Он был готов поклясться, что мир вот-вот рухнет ему на голову, а Министерство или Волдеморт сделают следующий шаг. Малфой очень плохо спал по ночам.
— Ты, похоже, волнуешься, — заметил он.
Гермиона покосилась на Драко и, потянувшись к бумагам на столе, прижалась к нему. Иногда ему казалось, что она делает так нарочно, но он это всячески игнорировал. Хотя, точнее сказать, он обращал очень пристальное внимание на свои ощущения, но никогда не говорил об этом вслух, да и возможностей сказать выпадало не так уж и много.
— Всё подписал?
— Нет? — он ненавидел, когда она задавала вопросы, ответы на которые очевидны.
Гермиона снова стрельнула глазами в его сторону, и он усмехнулся. Ему всегда становилось чуточку лучше, если удавалось вывести её из себя так же, как выводила его она. Гермиона просмотрела первую страницу, зацепилась взглядом за что-то интересное и продолжила читать.
Она, должно быть, изучала подробный список тех артефактов, что он отдавал. Грейнджер обошла его, присела на край стола, и Драко перевёл глаза на портрет. Отец бы подавился своим холодным воздухом, если бы увидел эту картину.
За те несколько раз, что Грейнджер была в мэноре, она облюбовала кресло его матери. То самое, что стояло в библиотеке, развернутое так, чтобы под углом ловить падающий из окна луч света. Драко не сидел в нём с самого детства. И Грейнджер стала первым человеком, за исключением Нарциссы, которого он в нём увидел. Это был не единичный случай — она там устраивалась каждый раз, когда приходила. Она не знала, что оно принадлежало его матери, иначе могла бы задуматься, как на подобное отреагировала бы Нарцисса, и предпочесть другое место. Драко в начале и сам сомневался, что ему это нравится, ведь кресло было мамино. Никто не смел занять его, и он не знал, как бы Нарцисса отнеслась к тому, что его оккупировала Грейнджер. Когда дело касалось вещей, мать никогда не была такой же собственницей, как отец. Но ведь речь шла о Грейнджер.
Мама никогда активно не поддерживала идеи истребления магглорожденных. Но она была убеждена в том, что власть должна находиться в руках элиты. Она полагала, что все те, кто не принадлежал к её семье, стояли ниже неё по статусу, и считала приемлемым общаться на публике лишь с некоторыми людьми. Драко задавался вопросом: понравилась бы Грейнджер матери, если бы та выжила, а отец погиб? Гермиона занимала определённое положение в обществе, была не очень богата, но и не бедствовала, сделала себе имя в Министерстве. Наверное, этого бы хватило, чтобы Нарцисса обратила на неё внимание. И Драко решил, что, в конечном итоге, Грейнджер могла бы понравится матери — они обе были сильными, умными и храбрыми женщинами и ценили эти качества в других.
— Ты на меня пялишься, — пробормотала Гермиона, перелистывая страницу.
— Тебе от этого некомфортно?
Она улыбнулась, глядя в бумаги.
— Возможны варианты.
— Они зависят от того, на что именно я пялюсь?
Вскинув бровь, Гермиона подняла на него глаза.
— Вообще-то, от того, о чём ты думаешь.
Он лениво ухмыльнулся. Гермиона хмыкнула, улыбнулась, покачала головой и опять уткнулась в пергамент. Драко выдернул его из её пальцев.
— А тебе было бы некомфортно, не знай ты этого?
Она кивнула — честная, как всегда, даже при попытке соврать.
— Хм-м, тогда, полагаю, это и есть ответ на мой вопрос.
Гермиона замерла, оттолкнулась от стола и встала перед Драко.
— Ну?
— Что?
— Ты собираешься мне рассказать, о чём думаешь?
Драко отвлёкся от своей подписи, и Грейнджер смахнула с его глаз чёлку — этот жест получился гораздо интимнее, чем она могла себе позволить. Убрав его волосы, она тут же отвела руку, на секунду встретилась с ним взглядом и потупилась. Драко откашлялся.
— Ты когда-нибудь перестанешь задавать глупые вопросы?
Она снова на него посмотрела, качнула головой взад-вперёд и растянула губы в улыбке, делая вид, что смеётся.
— Очень зрелая реакция.
— Это лучшее, что я могла придумать. Я старалась.
— В следующий раз покажешь мне язык?
— Если тебе повезёт. Я могу сразу начать дёргать тебя за волосы.
Драко усмехнулся, бегло просмотрел документы и покосился на Гермиону. Затем потянулся вперёд, схватил одну из её кудряшек и сильно дёрнул. Выпустив прядь, он понаблюдал за тем, как та завивается вновь.
— Вызови сюда министерских, ладно? Я устал ждать. И хочу с этим покончить.
Она связалась с Министерством по каминной сети, и за бумагами пришли пять авроров. Малфой присутствовал при разговоре, когда Гермиона сообщила, что нужно переправить лишь один сундук, но он и не рассчитывал на то, что Министерство пошлёт своих умнейших сотрудников.