Но тут он подошел к хлипким мосткам, переброшенным через речку Синичку, и, изгнав из головы посторонние мысли, двинулся еще медленнее, свободной рукой держась за перила. Туман возле речки и пруда достигал прямо-таки подушечной густоты.
«Вот свалюсь тут где-нибудь, – подумал Опалин, обреченно сопя, – сломаю ногу, и кричи не кричи – до утра никто на помощь не придет. Или еще лучше: упаду в воду, и поминай как звали. Хотя нет, река же замерзла… Ну, проломлю лед и уйду под воду. В зимней одежде запросто пойду ко дну, камнем…»
Пока молодой человек так размышлял обо всем скверном, что могло с ним приключиться в эту туманную ночь, он оказался уже на другой стороне и двинулся через пустыри, стиснув в кармане рукоятку браунинга.
«Рязанов, конечно, ругаться будет из-за моего опоздания… Может, даже начнет кулаком по столу стучать. Такой уж он человек – вспыхивает, как порох, если что не так… Подвел я их, что и говорить. Из-за бабы под трамваем час потерял, если не больше… Да, я не виноват, но кого это волнует? Ну, расскажу все, объясню, как так получилось, только он даже слушать не захочет. Усов тоже будет злиться – это ведь его я должен сменить, а пока я не пришел, он уйти не может. Шмидт ругаться не станет, только скажет что-то вроде того, что юноша, наверное, задержался на свидании… Какой я ему юноша? А Астахов, конечно, уже спит. Спать в засаде нельзя, но Астахов же – дело известное… сел, привалился к стене и уже дремлет. Только вот все знают, что спит он вполглаза, чуть что – первый на ногах. Да…»
Где-то за домами сипло свистнул локомотив, тяжело задышал, застучал колесами по рельсам. Там располагалась сортировочная станция Московско-Казанской железной дороги, на которой работали многие жители Синичкиной слободы. Приободрившись, Опалин прибавил шагу. Туман редел, но фонари светили еле-еле. Поблизости залаяла собака, потом к ней присоединилась еще одна, невидимая, как первая. Иван чуть не упал, поскользнувшись на ровном месте, и только в последний момент, отчаянно взмахнув руками, сумел удержаться на ногах.
«Ах ты…»
Дальше он двинулся медленнее – все равно Одинокий переулок был уже близко. Впрочем, если говорить начистоту, какой это переулок – так, одно название. Совсем небольшой, домов – раз-два и обчелся. Тот, который был нужен Опалину, стоял на отшибе и вдобавок как-то нескладно, почти что повернувшись к переулку углом. Неприметное деревянное строение, на окружающих улочках таких много, и в этом ничто не привлекает взгляд. Дом-невидимка – особенно сейчас, когда ночь и туман. Ни одно окно не светится, но так и должно быть.
Опалин обошел строение и постучал условленным стуком в дверь черного хода. Никто не открывал. Иван подождал, постучал громче. Но, как он ни прислушивался, не мог уловить в глубине дома ничего, похожего на движение.
«Они что, на морозе меня держать решили? За то, что опоздал? Ну, Рязанов…»
Начиная сердиться, он дернул дверь на себя – и тут только заметил, что она не заперта. Бум, глухо стукнуло сердце в груди. Вмиг став очень серьезным, Опалин вытянул браунинг из кармана и, стараясь производить как можно меньше шума, протиснулся в щель между дверью и косяком.
Сердце бешено стучало, отдавая в виски, половицы слабо поскрипывали под ногами, но взвинченному Опалину казалось, что они грохочут, как пушки. В коридоре и комнатах, через которые он шел, никого не было; в гостиной мирно постукивали маятником настенные часы. Они показывали 11.17. «Усов уже не успеет на последний трамвай», – мелькнуло в голове у Опалина, и когда он прошел в следующую комнату, то убедился, что Усов, точно, никуда уже не успеет. Он сидел у стола с простреленной головой, крепыш Астахов полулежал в кресле, тоже мертвый, бородатый Рязанов скорчился на полу, светловолосый Шмидт лежал между столом и окном, и изо рта его текла кровь.
– Сонька! – бешено заорал Опалин, забыв об осторожности. – Сонька!
Сонькой звали хозяйку дома, по документам Порфирьеву; точнее, по нынешним документам, потому что как ее звали на самом деле – никто уже не знал и не помнил. Угрозыск долго пытался выйти на след Стрелка, наконец с большим трудом удалось выйти на Соньку, через которую рассчитывали добраться до знаменитого бандита и его товарищей, устроили засаду в ее доме – и вот…
Иван бросился искать сообщницу Стрелка, но вскоре убедился, что ее и след простыл. Спальня Соньки хранила следы лихорадочных сборов: ящики комода были вывернуты, шкатулка, в которой она хранила свои украшения и золотые царские рубли, исчезла. Леденея от ненависти, от сознания собственного бессилия, от ощущения головокружительного провала, Опалин вернулся в комнату, где лежали его убитые товарищи, – и обомлел. Шмидт, приподняв голову с пола, из последних сил пытался что-то выговорить.