При этом автор передаёт тончайшие нюансы семантики, генерируя словесные и эмоциональные ассоциации. В этом контексте хочется отметить особо рассказ «Квартира», который на деле оказывается аллегорическим повествованием о человеческой любви — всеобъемлющей, удушающей, доводящей до исступления, но всё же — любви:
«Больное воображение Штольца полностью отождествило квартиру с некой абстрактной возлюбленной, его нерастраченная любовь нашла себе широкое русло и хлынула наружу из безумного мозга и горячего сердца».
В то же время автору свойствен и реализм повествования, и мастерство бытописания, когда он создаёт такие, казалось бы, «незатейливые» зарисовки с обыденной человеческой жизни, но именно в них, в этих скупых на слова зарисовках, — глубокая и порой полная трагизма правда существования человека в мире. Особенно ярко это проявляется в рассказе «Сухая ветка», который, на наш взгляд, продолжает традицию уже классической для русской литературы «деревенской прозы» — В. Распутина, В. Шукшина, Ф. Абрамова, В. Астафьева и др.:
«В паре сотен километров от города, в котором жил Алексей, в небольшой деревушке Мохово умер его дед. Кроме Алексея у деда родственников не было, поэтому соседи хоронили его сами. Алексею же сообщили об этом с большим опозданием, лишь спустя полмесяца после похорон»;
«На щербатой стене автостанции ещё с советских времён висело одно и то же расписание»;
«Дедовская деревня встретила Алексея пыльными лопухами вдоль высохшей и потрескавшейся рыжей глиняной колеи. Откуда-то выскочила маленькая злобная собачонка, имеющая один окрас с деревенской дорогой. Мохов пробовал отогнать её, но она заливалась ещё громче. „Дух дороги, — подумал Мохов. — Видимо, из этого самого праха земного сделан“»;
«…самые яркие воспоминания Алёши связывались не с серым бетонным городом, а с росной зелёной деревней»;
«Деревянный забор кое-где был подлатан новыми некрашеными досками. На щеколде висела сухая ветка — Алексей помнил, что в деревне так раньше сообщали всем, что никого нет дома».
И этот народный обычай — вешать ветку в знак отсутствия хозяев — вырастает здесь до художественного символа огромной смысловой нагрузки:
«Деревня медленно умирала. Если во времена его детства здесь уже не было молодёжи, то сейчас наверняка здесь доживали одни пенсионеры. В Мохове не было ни церкви, ни клуба, ни магазина. По соседству с дедовским домом с обеих сторон стояли заброшенные дома».
Автор-филолог умело используется разнообразный спектр художественных средств, что высвечивает в нём подлинного профессионала, знатока литературно-языковой традиции:
«Гришкин неологизм показался смешным, но смеяться Мохов не мог»;
«Звёзды действительно выглядели потрясающе. Огромные, как никогда яркие, они не были похожи на всем привычные небесные тела, в эту ночь они казались рукотворными, словно по всему небу кто-то развесил новогодние гирлянды. Во всяком случае, именно этот эпитет пришёл Алексею на ум»;
«Алексей запомнил ту ночь потому, что именно тогда испытал чувство, которое много позже, после знакомства с одноимённым гумилёвским стихотворением, он назвал звёздным ужасом»
Мастерски передаются автором особенности речи носителей говоров, что пропитывает повествование живым местным колоритом и способствует его «одушевлению»:
«— А мы ж сховали Павлá. Всё как надоть, не волнуйсь. Микола домовину сбил, усе скопом яму вырыли. Зинка моя супу наварила, помянули»