Он ни с кем не общался — целыми днями только курил на балконе, сплёвывая вниз, и смотрел во двор. Алексей попытался его расшевелить, но тот посмотрел на него в упор и произнёс:
— Всё нормально, сынок. Не парься.
О зоне Алексей не спрашивал — думал, что если отец сам захочет, то расскажет. Но Виктор не рассказывал ничего. Обстоятельства последних лет его жизни, похоже, становились ещё одной семейной тайной.
Появление лишнего человека в их семейном гнезде Лара восприняла в штыки. Нет, сначала она ничего никому не говорила, но явно была не рада возвращению свёкра из тех самых мест. Спустя неделю Лара понемногу начала жаловаться Алексею, что боится его отца, что её «подавляет» его тяжёлый взгляд. Потом стало доходить и до истерик. Она утверждала, что свёкор на неё подозрительно смотрит и что она боится за свою женскую честь. Алексей возмущался, кричал, мол, как она могла такое подумать о его отце, но Лара стояла на своём. В итоге Виктор решил уйти.
— К отцу поеду, — сказал он. — А то заскочил всего на один день к старику. Ему помогать надо…
— Отец, прости меня… Не знаю, что на неё нашло… Обычно она не такая, — оправдывал жену Алексей.
— Брось, сын, всё путём.
Когда прощались, Алексей разрыдался.
— Батя, не так я представлял всё… Думал, придёшь, заживём счастливо…
— Да всё нормально, сынок.
А перед уходом отец вдруг обернулся и неожиданно произнёс:
— Лёша, человек рождён не для счастья, отнюдь, а, скорее, для испытаний. Создаётся впечатление, что над нами какой-то сложный эксперимент проводят. Мозг и душу вложили в тело. Казалось бы, какая красота должна получиться. Нет же… Мы же сами, своими руками всё портим… Какое там счастье, о чём вы вообще… Это в лучшем случае мы просто маемся, всё ищем чего-то… А про худшее лучше и не говорить…
Виктор похлопал сына по плечу.
— Заеду к матери, проведаю. А потом — в Мохово.
Но до Мохова Виктор так и не доехал. Его нашли мёртвым на могиле жены — не выдержало сердце.
После похорон пьяный в хлам Алексей впервые поднял голос на Лару:
— Это ты доконала его, сука…
Она молча подкурила, потом презрительно выпустила дым ему в лицо:
— Рот закрой, кишки простудишь. Придурок конченый. От пьянки последние остатки мозга атрофировались. Ещё одно подобное слово, и ноги моей в этом доме не будет, тварь.
И Алексей больше не позволял себе такого.
В начале восьмого Алексей на велосипеде въехал в Мохово.
К вечеру жара поутихла. Забросив покупки домой, Алексей взял краску и поехал на кладбище. Крест он покрасил минут за двадцать, белой краской добавил день рождения деда, потом курил и любовался своей работой.
Весь вечер Мохов решил посвятить уборке. Сначала вымыл полы в доме, затем навёл порядок в сарае. С удовольствием отметил, что все дедовские инструменты на месте. Нашёл старые спецовочные рукавицы и вырвал весь бурьян во дворе. Искупался в летнем душе, перекусил и лёг спать.
Спустя три года после смерти Виктора Лара пришла с очередного корпоратива… не такой. Она делала то же, что и всегда, мыла посуду, принимала душ, по-прежнему не замечая его в упор, но в её глазах, в её жестах Алексей чувствовал отчуждение, видел лёгкие признаки произошедшей перемены. Её поведение отдавало неприязнью, почти брезгливостью. И когда потом Лара, неожиданно сменив гнев на милость, страстно, как никогда до этого, отдавалась ему, он понимал, знал, ощущал кожей через касание тел, что в этот момент её нет с ним здесь, что она представляет другого рядом с собой. От этого понимания было гадко и муторно.
Через несколько дней жена сказала, что уходит к другому. Что Алексей хороший человек, но она впервые в жизни полюбила. Что у него всё будет ещё лучше, чем прежде. И чтобы Алексей отнёсся ко всему философски, сильно не расстраивался, мол, в жизни всякое случается.
Весь монолог произносился таким тоном, будто бы Лара перечисляла продукты, которые стоит купить в магазине.
Мохова сильно резануло это «впервые полюбила». И он купил две бутылки водки и уехал к деду. Близких друзей у Алексея не нашлось, поэтому ехать было больше некуда, а поговорить с кем-нибудь требовалось незамедлительно.
Дед сидел на кухне и в небольшой ступе толок самосад. Он производил табак двух видов: для себя использовал только листья, а для угощения знакомых — и листья, и ветки.
Пить пришлось одному, дед отказался. Мохов, пьяный, плакал на дедовой кухне и клял последними словами жену заодно со всеми остальными бабами. Тогда дед бережно отставил в сторонку ступу, схватил Мохова за шиворот, подтащил к двери, толкнул с крыльца и сурово сказал: