Сухэ-Батор разглаживает ладонью помятый лист «Сяньдаочжоубао». Это еженедельная газета ЦК
Коммунистической партии Китая. С риском для жизни ее доставили из-за рубежа караванщики.
Вот он, голос китайского народа!
«Когда еще Китай находится под двойным гнетом международного империализма и внутренних милитаристов, может ли Китай гарантировать своему брату — Монголии не подвергаться такой же судьбе, какую испытывает сам Китай, если он вернет себе Монголию? Говорить о подчинении Монголии Китаю— это значит увеличить земли для милитаристов и колонию для империалистов. Мы не можем терпеть этого, ибо Китай и его народ упорно борются именно за то, что уже завоевано монгольским народом. Если милитаристы и империалисты кричат о завоевании Монголии, то мы, трудящиеся, будем поддерживать самостоятельность Монголии и бороться за укрепление свободы монгольского народа…
Угнетенные народы Китая, обращаясь к монгольскому народу, заявляют, что, кроме угнетателей, которых мы с вами одинаково ненавидим, в Китае много ваших друзей. Теснее укрепим братскую дружбу для свержения общих для наших народов врагов…»
Да, китайский народ не имеет ничего общего с У Пэй-фу и Чжан Цзо-лином!
Очень жаль, что до сих пор не удалось установить связь с Компартией Китая! Нужно предпринять самые решительные шаги для этого.
А внутренние дела? Со всех концов приезжают араты, требуют Сухэ-Батора. Он принимает их группами, в одиночку. В приемной толпится народ, и у каждого неотложные дела. Князь Баин-Джаргал и его сын Луто-Очир взимают с аратов поборы и повинности, отмененные Народным правительством. Гун Лубсан-Джамба принуждает аратов работать на себя, избивает их. Настоятель монастыря заставляет аратов заготавливать сено для лошадей богдо-гэгэна. Зачем богдо так много сена, куда он ездит на своих лошадях? Нужно отобрать луга у богдо: пусть пасутся аратские кони.
Сухэ-Батор выслушивает каждого. Он — высшая справедливость. Он — аратский вождь. Кровь закипает в жилах, когда слышишь о беззакониях князей и высших лам. Вскочил бы на коня, взмахнул бы сверкающей саблей и косил бы, косил злобных упорных врагов. Но ты должен быть спокоен и рассудителен. Ты обязан дать самый мудрый совет, взвесить все, прежде чем дать ответ. От тебя ждут справедливости. Где она, мера мудрости в государственных делах? Где твой компас, старый солдат Сухэ-Батор?
А в мозгу стучат слова: «Государство — орган классового господства…» Все так ясно и просто. И каждый, даже самый мелкий, случай становится понятным, и сразу находишь, как поступить в том или ином случае.
На столе раскрытая книга: «Государство и революция». Книга на русском языке, который до сих пор так трудно дается. Но в ней ленинская мудрость, тот компас, который ведет Сухэ-Батора все дальше и дальше в революцию.
Красным карандашом подчеркнуты слова: «Революция состоит в том, что пролетариат разрушает «аппарат управления» и весь государственный аппарат, заменяя его новым, состоящим из вооруженных рабочих».
И еще: «…является периодом невиданно ожесточенной классовой борьбы… а следовательно, и государство этого периода неизбежно должно быть государством по-новому демократическим (для пролетариев и неимущих вообще) и по-новому диктаторским (против буржуазии)».
А ум перекладывает эти слова так, что видишь перед глазами свою Монголию, поднявшихся на борьбу за новую жизнь аратов.
Время… Еще никогда оно не казалось таким драгоценным! Каждая минута имела значение. И когда Урга погружалась в глубокий сон, а в тяжелой, непроглядной тьме лишь слышались шаги часовых и цокот копыт, в кабинете Сухэ-Батора все еще горел свет. Человек в простой гимнастерке до ломоты в висках напрягал зрение, водил пальцем по страницам книги, другой рукой непроизвольно трогал подвешенную сбоку саблю, потом откидывал голову, смотрел на большой портрет Ленина на стене и мечтал…
Мечтал о том, какой будет Монголия потом… Ему мерещились высокие белые дома и белые как снег юрты, густые травы в степях и склоны сопок, покрытые стадами и табунами коней, электрический свет в окнах, здоровые, сильные юноши, счастливые матери, провожающие в школу веселых, румяных детей, чудился шепот влюбленных на берегу Толы, перед взором вставало невиданное шествие загорелых смеющихся людей в красочных одеждах, — какое-то новое, незнакомое племя, не знающее ни нужды, ни лишений, ни страха за будущий день. Уходили куда-то в синюю даль колонны тяжело нагруженных автомашин, мчался по стальным мостам сверкающий экспресс, пронзительный гудок будил вековую тишину монгольских степей…