А почему «не ты, ловкий и сильный? Или ты ждешь, пока придет мудрый богатырь со сверкающим щитом, новый Амурсана или Гэсэр, и освободит всех обездоленных?..
Но подобная мысль вызвала лишь горькую усмешку. Как он был одинок и затерян в этом Худжирбулане, ничтожнейший сын бедняка, даже не настоящий солдат, а всего лишь истопник, носящий хантаз и шапку цирика. Кто пойдет за ним? Затерянный, никому неведомый, едва-едва овладевший грамотой. Мир был слишком огромен, а монгольский народ слишком малочислен, чтобы можно было надеяться на победу.
Странные мысли приходили в голову Сухэ. Испокон веков бедняки жили в рабстве и нужде. Было ли когда-нибудь такое, чтобы они сами распоряжались собой? К кому бы он ни обращался с подобным вопросом, все горько улыбались, покачивали головами и отвечали:
— Не сносить тебе головы, Сухэ. Не было такого да и не может быть. Разве богач даст себя побить?
Но внутренний голос твердил: «Если не было, то будет!»
В детстве Сухэ однажды схватился с сынком зажиточного арата… Сынок сделал подножку и повалил Сухэ. Он побеждал Сухэ каждый раз, всюду выслеживал, подкарауливал и опрокидывал наземь. Но Сухэ не избегал этих встреч и всегда первым бросался на врага.
— Опять тебе Дамба нос расквасил? — ворчал Дамдин.
«Завтра повалю его!» — думал Сухэ. И в конце концов ему удалось побороть Дамбу, хотя тот был и старше и сильнее. Это был малозначащий урок, но запомнился он навсегда. На военных занятиях он понял и другое: победить можно не только силой, но и умом. Мудрость была скрыта в книгах. Книги попадались редко, но Сухэ с жадностью их прочитывал. Дело было даже не в прочитанном: книги заставляли думать.
Успехи Сухэ во время военных занятий были настолько очевидны, что их отметил даже командир полка.
— Настоящий цирик! — сказал он.
И в тот же день Сухэ был переведен в строевую часть. Теперь он мог с полным правом носить хан-таз и высокую шапку — он стал строевым бойцом.
«Нужно будет поделиться этой радостной новостью с Янжимой и ее отцом», — подумал Сухэ и направился к низенькой юрте, стоявшей у подножья голой сопки.
…Весна. В просторы Монголии ворвалась весна. Сперва дули ветры, было голо и неуютно вокруг. А потом степь зацвела. Она только издали казалась бархатисто-зеленой. Когда же кони Сухэ и Янжимы спустились в лощину, в глазах у всадников зарябило от обилия цветов: красных, желтых, синих, фиолетовых, белых. Кони шагали по морю цветов. Где-то в солнечной вышине заливался жаворонок, даль была прозрачна; и там, где небо сходится с землей, синели сопки… Неподалеку виднелись юрты стойбища, кучи аргала. Оттуда доносились голоса людей, лай собак, мычание коров. И совсем игрушечным выглядел белый монастырь. Крыши кумирен блестели светлой позолотой, полированной черепицей. Там дрожало легкое марево, и порой крылатые кумирни словно повисали в воздухе.
— Поскакали на сопку! — крикнул Сухэ.
Конь Янжимы вырвался вперед. Ветер загудел в ушах Сухэ. Он наклонился чуть набок, свистнул. Степь, широкая степь… Медлительные, будто заколдованные, орлы в вышине; полыхают, как хрустальные четки, далекие озера; выскакивают из своих нор любопытные сурки — тарбаганы. Иногда мелькнет желтая шина быстроногой дикой козочки цзерен. Кажется, поднимись на стременах, опусти поводья, и сам, подобно орлу, поднимешься над степью, увидишь весь мир.
Когда тебе всего лишь двадцать лет, и весенний ветер, и безграничный простор — все наполняет сердце счастливой тревогой, ожиданием чего-то огромного, как сияющее небо.
Янжима… Когда она оглядывается на полном скаку, Сухэ видит ее блестящие лукавые глаза, тугие косы, спущенные на грудь, щеки, пылающие румянцем. Вот она придержала коня и запела. О чем песнь? Звенит-переливается голос. И не поймешь: то ли звенит жаворонок, то ли шумят высокие травы, то ли степной ветер тревожит серебряные колокольчики на острых углах кумирен…
На девушке старенькое коричневое дели, гутулы с цветистым орнаментом, в жестких черных косах красные ленты. Но Сухэ не замечает ее скромного наряда. Он слышит только голос, любуется ее тонкой, гибкой фигуркой. Ладонь у Янжимы маленькая, детская…