Сухэ-Батора не смущало, что добровольцев мало и что вооружены они кое-как.
— Маленький камешек увлекает за собой глыбы, — сказал он Пунцуку. — Пройдет немного времени, и наш отряд превратится в полк, появятся настоящие винтовки и пулеметы. И, возможно, арат Пунцук станет командиром первого революционного полка. И дадим мы ему в помощь прекрасного пулеметчика Дамдинсуруна… Но это все в будущем. А пока пусть Пунцук командует первым отрядом добровольцев. Таков приказ партии. А я пойду в другие стойбища и караулы.
Отряд добровольцев расположился в карауле Керан. Однажды в караул прискакал бурят. По его лицу были размазаны слезы. Это был пожилой бурят в островерхой шапочке и рваном халате. Он упал на колени и принялся голосить. Когда бурят немного успокоился, партизаны, наконец, узнали, что произошло. Пятьдесят гаминов окружили его юрту, разграбили имущество, избили жену и детей, угнали скот. Бурят просил защиты.
Партизаны сели на коней и поскакали к юрте бурята. Гамины, заметив всадников, открыли огонь. Но партизаны не отступили. Они с гиканьем неслись по степи, палили из кремневок, потрясали копьями. На грабителей напал страх. Они побросали добро и пустились наутек.
Когда об этом рассказали Сухэ-Батору, он долго смеялся:
— Вор всегда труслив. Он боится наказания. Нужно вести беспощадную борьбу с гаминами, грабящими аратов. А бурята я знаю, хорошо знаю… Это он спас меня от гаминов и голодной смерти весной, когда я не мог прорваться в Троицкосавск.
С Чойбалсаном Сухэ-Батор встретился в Троицкосавске.
— В хошуне Сумья-бейсе организован партизанский отряд, — доложил Чойбалсан. — Партизаны преисполнены решимости драться. Побывал я и в других хошунах, — добавил он уже с лукавством. — Пришлось нарядиться ламой. Тексты и молитвы я до сих пор помню. В партию вступают с великой охотой, на первый съезд обещали прислать делегатов. В Сангийн-далай, в хошуне Тушету-вана девяносто аратов организовали отряд. Вооружены кремневыми ружьями. Скрываются в горах, нападают на разъезды гаминов. Не так давно они помогли моему отряду уничтожить большую группу гаминов. В карауле Керан араты заманили в юрту шесть китайских солдат, скрутили их и выдали партизанам.
Все это были утешительные вести. Но Сухэ-Батора все больше и больше беспокоило положение в Урге. Связь с членами партии, находящимися в столице, осуществлялась только через Янжиму. В самой Урге да и в хошунах еще имелись люди, обманутые разглагольствованиями Унгерна о свободе и независимости. Нужен был смелый, волевой человек, который не побоялся бы проникнуть в стан врагов, испытанный партиец, могущий повести разъяснительную работу, разоблачить белого барона, рассказать об успешной поездке делегации в Москву, о предстоящем съезде партии и о грядущей Народной революции. И этот человек был перед Сухэ-Батором — Чойбалсан….
Даже в самые тяжелые минуты Сухэ-Батора не покидало чувство юмора. Вот и сейчас он поднял глаза к небу и страдальческим, просящим голосом проговорил:
— Святой отец! Недуг завладел моим телом. Помоги, святой лама. Изгони злых духов, терзающих меня…
Чойбалсан принял игру, ссутулился, напустил морщины «а лоб и, подражая ламе, сипло пробормотал:
— Грехи предыдущей жизни давят тебя, нечестивец. Продавай свою силу богатому и трудись — боги оценят твое усердие и исцелят. Не легко перешагнуть смертному через мучения — следствие прежних перерождений. Ом-мани-пад-мехум, ом-мани-пад-мехум…
Сухэ-Батор захлопал в ладоши, расхохотался:
— Неплохо, неплохо… Теперь я понимаю, почему тебя ни разу не схватили гамины: они не любят связываться с нашими ламами и побаиваются знахарей. Чойбалсан может ввести в заблуждение самого умного китайца, не говоря уж о белогвардейцах…
Чойбалсан сделал вид, что очень польщен похвалой друга, и неожиданно спокойно сказал:
— Ты прав: мне пора побывать в Урге. Чойбалсан показал тебе не весь репертуар. У меня есть даже накладные волосы — коса и приклеивающаяся борода. А это возьми себе: князь Сумья-бейсе просил передать защитнику независимости Монголии неустрашимому Сухэ-Батору вот этот шелковый хадак.
Чойбалсан отбыл в Ургу. Столица была на осадном положении. Для монголов настали самые тяжелые времена.
После поражения клики «Аньфу» и позорного бегства генерала Сюй Шу-чжена из Урги японские милитаристы сделали ставку на прибалтийского немца барона Унгерна фон Штернберга. У этого барона была довольно пестрая биография. Он участвовал в русско-японской войне, дрался «за веру, царя и отечество», позже служил офицером в первом Аргунском полку царской армии Забайкалья, увлекался буддизмом и монгольским языком. В 1910 году Унгерн служил в полку, охранявшем царскую дипломатическую миссию в Урге. Здесь он близко познакомился с князьями и ламами, окружавшими богдо-гэгэна. В 1917 году, заделавшись помощником белого атамана Семенова, Унгерн сформировал так называемую «конноазиатскую дивизию» для борьбы с Советами. Авантюрист по натуре, Унгерн давно мечтал о большой игре, главным действующим лицом в которой был бы он сам. Он строил грандиозные планы: создать обширное монархическое государство в Центральной Азии под протекторатом Японии, восстановить монархию в России, Китае, Монголии. Весной двадцатого года он писал в Пекин своему агенту — белогвардейцу Вольфовичу: