Видно было, что Щетинкина монгольские дела очень интересуют.
— Максаржаб — князь, — ответил Чойбалсан. — Сейчас ему идет сорок пятый год. Он много сделал для независимости Монголии. Но путь его в революцию труден. Я не верю, что Хатан-Батор верой и правдой служит Унгерну. Тогда объясните, почему Унгерн выслал Хатан-Батора из Урги, а просто говоря, сослал в Улясутай? Унгерн боится Максаржаба и ненавидит его, потому что. Хатан-Батор сочувствует нам, революционерам. Он крупный военный деятель. Я не сомневаюсь, что скоро, очень скоро он придет на службу революции и сделает много полезного для нее. Ну, а наша обязанность, обязанность революционеров, установить с ним связь, привлечь на свою сторону.
— Может быть, вы и правы, товарищ Чойбалсан, — задумчиво отозвался Щетинкин. — Время покажет. А голубой хадак я на всякий случай сохраню. А вообще-то очень по душе мне здешние места. Думка есть: перебьем всех белобандитов, и обоснуюсь я с семейством где-нибудь неподалеку. А еще вашу Ургу поглядеть хочется: что за город такой степной?
— Урга не совсем степной город. Лес на сопках. Тола прозрачная. А в падях медведи и кабаны водятся.
На Чойбалсане была форма советского командира. За последнее время он сильно похудел, лицо сделалось темным, угловатым. Он больше не считал себя человеком, далеким от военного дела. Позади была иркутская школа, тесное общение с Сухэ-Батором также многому его научило.
Сейчас со Щетинкиным они, как равные, разрабатывали план разгрома Резухина, распределяли силы и средства. Старого партизана поражала сметка монгольского командира. Красноармейцы относились к Чойбалсану с огромным уважением и все его приказания выполняли беспрекословно.
Хорошо поставленная разведка позволила быстро обнаружить противника. В дивизии Резухина насчитывалось до двух тысяч солдат, и он имел явное превосходство в живой силе и в вооружении.
Щетинкин подмигнул Чойбалсану:
— Все равно превосходство на нашей стороне. Моральное превосходство…
Удар по сотням Резухина был нанесен внезапно и стремительно. Двое суток продолжался бой с белой дивизией. Обескровленный, потерявший чуть ли не половину личного состава, Резухин отказался от попытки перейти советско-монгольскую границу и глухой темной ночью отступил в глубь Монголии.
Войска Чойбалсана и Щетинкина двинулись на запад. Но противник словно в воду канул.
— С юга в направлении караула Модон-Куль движется отряд белогвардейцев! — доложили разведчики.
Это было неожиданностью. Кто бы это мог быть? Потрепанный в двухдневных боях Резухин вряд ли в состоянии начать наступление.
Особая армия сменила направление и выступила навстречу неведомому противнику.
Когда миновали Олон-Нур, обстановка прояснилась.
— Конная бригада Казагранди, — сказал Чойбалсан.
Встреча с арьергардом противника произошла на склонах высокой сопки. Бой был коротким, но ожесточенным. Много хлопот доставили белобуряты. Они рубились с решимостью отчаяния, полегли почти все. Под прикрытием бурятской конницы белогвардейские сотни стали отступать.
Чойбалсан и Щетинкин, увлеченные боем, начали упорное преследование. Красноармейцы и народоармейцы без передышки скакали за ускользающим противником. Они гнали его несколько суток. Кони выбивались из сил. Кончились продукты.