После церемонии Сухэ-Батор вышел из желтого дворца на площадь. Здесь с развернутыми боевыми знаменами стояли воины Монгольской Народной армии и Красной Армии. Плечом к плечу… Трудно разглядеть отдельные лица. Они, как родные братья, красные солдаты революции, новая, невиданная сила, сметающая извечную несправедливость, опрокидывающая троны и царства.
Великий Ленин повелел им защитить обездоленную Монголию. Ленин в сердце у каждого.
Вся Урга пришла сегодня на небывалый митинг. Появление вождя Народной революции всколыхнуло людей. Но когда вождь — поднял руку, площадь замерла. Каждый боялся проронить хоть одно слово. Будто остановилось время. Только жадно раскрытые глаза, тысячи глаз и до предела обостренный слух. Голодные, худые, как скелеты, оборванные, извечные нищие, извечные рабы, одурманенные религией. Сколько веков они ждали, чтобы услышать эти слова!..
А когда Сухэ-Батор поздравил всех с победой, громко сказал о том, что больше нет рабов, а есть только народная власть, борющаяся за свободу аратских масс, площадь загудела.
— Разрешите от вашего имени выразить великую благодарность сынам Советской России, пришедшим на помощь Монголии в ее освободительной борьбе.
Громкое «ура» покрыло эти слова. Гул все нарастал и нарастал, и постепенно из него родилась мощная мелодия: и русские и монголы пели «Интернационал».
Когда митинг закончился, Сухэ-Батор легко вскочил на коня и поскакал на южный берег Толы к «Увалу счастья». Это место было облюбовано давно: еще в годы жестокой слежки и притеснений не раз приезжали сюда с Чойбалсаном.
— Здесь будем праздновать наш первый революционный Надом. Отныне каждый год одиннадцатого июля станем отмечать победу Народной революции!
Да, в этот день на Надоме не было хмурых лиц. Звенела русская гармонь, звенели хуры и хучиры, трепыхались на ветру алые полотна.
Молодой, стройный, веселый, в кругу таких же молодых, Сухэ-Батор стрелял из лука, раздавал борциги на бараньем сале борцам-победителям, а потом, как ветер, мчался на своем скакуне по широкому полю. И никто не мог сравниться с ним в вихревой джигитовке. А навстречу летело славословие быстроногому скакуну:
«Украшение державы, благоденствующей в нерушимом спокойствии мира…» Так пелось лишь в песне. Но мира и благоденствия пока не было. Страну еще полностью не освободили от белых банд, Чжан Цзо-лин готовился к походу на Ургу, американские дельцы шныряли по всей Монголии, повсюду царила разруха, население жестоко голодало. И невольно припоминались слова, сказанные как-то Кучеренко, которого уже не было в живых: «Власть взять не так уж трудно. Вот удержать ее куда труднее…» Феодалы и желтые ламы во главе с богдо готовы были задушить революцию, призвать на помощь кого угодно, иг лишь присутствие частей Красной Армии отрезвляло их.
Факт оставался фактом: на западе в Кобдо, Улясутае, Ван-Хурэ и на востоке в Сан-бэйсэ по-прежнему хозяйничали белогвардейцы. Поступали сведения, что Унгерн провел новую мобилизацию в свою армию, концентрирует силы в северных и западных районах Монголии, готовит мятежи в пограничных районах и собирается в новый поход на Ургу.
А сейчас был великий праздник Надом, что значит «Три игры мужей». Радость лилась, как золотисто-пенный кумыс. Народ праздновал свою победу. И вместе со всеми веселился вождь революции Сухэ-Батор, любовался молодежью, полной задора, чествовал победителей, восхищался могучими борцами, меткими мэргэнами, быстроногими скакунами.
Но и в этот торжественный день Сухэ-Батору не удалось отдохнуть от государственных дел.
Возле узорного майхана, где Сухэ-Батор с Янжимой и сыном пил чай, появился всадник в пропыленной одежде, с ташюром в руках. Он спрыгнул на землю, смело вошел в палатку и негромко произнес:
— Великий джанджин! Я только что прибыл с далекого запада. Товарищ Хас-Батор и доблестный Хатан-Батор Максаржаб послали меня…
Сухэ-Батор приложил палец к губам.
Гонец замолчал.
…Еще в мае, перед походом на Ургу, Сухэ-Батор послал своего любимца, испытанного революционера, беззаветно преданного народу, Хас-Батора на далекий запад Монголии.