Аня, вспоминая потом эту историю, хохотала...
«Парень умеет держать вилку, а вот как у него получится все остальное, — думал Шанин, поддерживая никчемный разговор с Осьмирко о достоинствах и неудобствах вагона-ресторана. — Совершенно не могу представить себе, что этот человек значит для моей дочери столько же, сколько я, отец, что он войдет в мою семью как равный и мне придется считаться с его желаниями и привычками».
Глядя на заснеженные деревья, мелькавшие за окном, Шанин незаметно наблюдал за Дерягиным. Шанин не мог сказать себе, что тот ему не нравится, но и симпатии к нему он не чувствовал. «А он должен быть мне симпатичен, я должен буду заставить себя уважать его. Я выйду на пенсию, и мне придется жить с ними, с Леной и с ним. Это будет еще не скоро, через пять или даже через десять лет, но рано или поздно это будет, время летит, как лес за окном...»
— Вы можете еще посидеть, если хотите, — сказал Шанин, кивком подзывая официанта. — А я пойду, хочу еще раз просмотреть выступление.
Осьмирко заказал себе пива, а Дерягин задерживаться не стал. Вернувшись в купе, он присел внизу на краешек постели Осьмирко, снова раскрыл книгу. Читая отпечатанный на машинке текст, Шанин изредка бросал на него короткие взгляды; видел, что Дерягин старается сосредоточиться, но это ему не удается.
— Может быть, вы отдохнете, — предложил Шанин. — После водки работать трудно.
— Ничего, у нас в общежитии это бывает, — густо покраснев, сказал Дерягин.
Его откровенность понравилась Шанину. Он положил рукопись в папку, отвернулся к окну. Дерягин, перестав чувствовать на себе внимание Шанина, успокоился. Теперь он, посматривая в учебник, что-то записывал в общую тетрадь, лежавшую на колене, — похоже, решал задачу. «А может быть, он стоит тех эпитетов, которыми украсила его Лена? Парень в самом деле не похож на тех остолопов, которые убивают время на танцы и пьянки», — подумал Шанин.
— А знаете, Эдуард, — вдруг сказал Шанин, — к нам вы напрасно не хотите зайти.
Дерягин поднял голову. До него не сразу дошел смысл шанинских слов, а когда дошел, он снова по-мальчишески густо покраснел, в широко открытых глазах мелькнуло замешательство, но уже в следующую секунду он взял себя в руки.
— Вы правы, — просто сказал он. — Как-то трудно заставить себя. Психологический барьер. Но, конечно, надо было.
И снова его ответ, откровенный и рассудительный, понравился Шанину. Он спросил, кто у Эдуарда родители и как попал на стройку. Тот ответил, что отец был речник, утонул, мать работала сборщицей на заводе, умерла. В Сухой Бор поехал по комсомольской путевке.
— Вы уверены, что сумеете дать Лене счастье? — любезным тоном спросил Шанин.
В глазах Дерягина появилась настороженность; ответил он твердо:
— Да.
— Как вы себе это мыслите? — Шанин ничем не выдал иронии, которую вложил в свой вопрос.
Но Дерягин почувствовал ее, в глазах появился холодок.
— Счастье — понятие относительное, — почти дерзко сказал он. — Каждый понимает его по-своему.
— Как же понимаете его вы? — напирал Шанин.
— Например, жить в Москве — это еще не обязательно счастье, — тем же дерзким тоном сказал Дерягин. — Сама же Лена считает, что это не главное, и я с нею полностью согласен.
— А что главное? — Шанин был настроен вывернуть молодого человека наизнанку.
— Что? — переспросил Дерягин. — Лена, например, гордится вами, человеком, который давно мог бы быть в Москве, но предпочитает строить город в тайге. И она утверждает, что вы счастливы. Разве это не так?
— Я — другое дело, — сказал Шанин. «Умен, хорошо отпарировал», — подумал он. — Так сложилась жизнь.
— Да, в прошлом, а сейчас?
— Настоящее — результат прошлого, — отговорился Шанин.
— Неточно, — сказал Дерягин. — Настоящее человека есть производное от его прошлого плюс от усилий его разумной воли.
Шанин похвалил:
— Хорошо сказано.
В его голосе слышалось уважение: вывернуть наизнанку молодого человека не удалось.
На совещании Шанин выступил в первый день на вечернем заседании. Все уже устали и слушали плохо, но выступление не осталось незамеченным. Фамилия Шанина упоминалась в «Правде» и в «Известиях».
Тунгусов поздравил:
— Молодец, оправдал!