Шанин вздохнул с облегчением, кажется, полоса неприятностей и огорчений позади. Но вечером в день окончания совещания ему позвонили в гостиницу, незнакомый голос сказал:
— Простите за беспокойство, Лев Георгиевич, звонят из горкома. Тяжелая весть: умерла Марья Акимовна. Вас просят быть завтра дома.
Кончина Марьи Акимовны глубоко потрясла Шаниных. Марье Акимовне было за восемьдесят, и она давно перестала играть активную роль в семейных делах, но во всем, что в семье делалось, чувствовалось ее присутствие. Может быть, это определялось ее известностью: за ее подписью в газетах и журналах появлялись статьи и воспоминания о великом времени революции, к ней приходили пионеры, приезжали журналисты. Она никогда не навязывала ни Шанину, ни Ане, ни внучке своего мнения. Воздействие на мир семейных интересов было результатом отношения Марьи Акимовны к жизни, к людям вообще, результатом того светлого миропонимания, которое было ей присуще.
Находясь в размолвке с женой, Шанин не допускал мысли о том, чтобы обзавестись новой семьей. Он знал, что и Анна остается одинокой, хотя год проходит за годом. Кто-кто, а он-то мог не сомневаться, что в предложениях недостатка не было. И если Анна все-таки не вышла замуж, то наверняка лишь потому, что мешала Марья Акимовна. И в том, что Лена разделяет взгляды Дерягина на счастье, — а может быть, это он разделяет ее взгляды? — тоже можно предполагать влияние Марьи Акимовны. Она, конечно, не выдавала Лене формул, как жить. Но Марья Акимовна всегда понимала счастье именно так. Она провела молодость в Сибири, в ссылке, все отдав народу, революции, партии...
И вот теперь Марьи Акимовны нет. На столе лежит газета, в черной рамке напечатан некролог.
Анне плохо, бледное нездоровое лицо распухло от слез. Она сидит, облокотившись на край стола, в наклоне головы, в сгорбленной спине, во всем полном теле безысходность, смерть Марьи Акимовны придавила ее. Если все эти дни боль не оставляет Шанина, для которого Марья Акимовна была больше идеей, нежели живым человеком, то каково Анне, для которой Марья Акимовна была не только матерью — она была другом, спутником в несчастье, опорой в жизни.
Острая жалость захлестывает душу Шанина. Он кладет ладонь на пухлое запястье жены, говорит мягко, сердечно:
— Не надо, Аня, возьми себя в руки...
Она забыла, когда он был добр с нею, рыдания душат ее. Шанин отпаивает жену водой; успокоившись, она смотрит на него с робкой надеждой, спрашивает:
— Долго еще строить твой комбинат? Попросись в Москву, много ли нам надо, Лена взрослая...
«Она ждет меня, — думает Шанин, — она надеется, что я вернусь, что я буду для нее опорой, другом». В его душе плавится затвердевшая, как монолитный бетон, обида.
— Прости меня, Лев, — слабым голосом говорит Анна. — Я все понимаю, но нельзя же всю жизнь... Всю... жизнь...
В ее заплаканных глазах мольба, слезы текут по щекам, блестящими капельками они катятся от уголков глаз к морщинкам у рта.
— Я вернусь к тебе, Аня, — говорит он.
Глава сорок первая
За окном играло солнце. Оно заставляло сверкать снег на Рочегде, окутывало белые заречные луга в сияющую морозную дымку, трепетало в длинных ледяных сосульках, висевших за окном. По сосулькам ползли вниз тяжелые медлительные капли, и в каплях тоже отражалось солнце, маленькое и яркое.
Белозеров приоткрыл форточку, отломил у ближней сосульки влажный кончик длиной с мизинец, взял в рот. Дина сказала:
— Мой сын за такие вещи гуляет в угол. Тебя тоже поставить?
Ее слова прозвучали спокойно, и смысл слов был будничный, покойный, и это потрясло Белозерова. Они не виделись почти месяц: он рассказал ей о разговоре с Ядрихинским на свадьбе, и Дина перестала ездить в Сухой Бор, чтобы не компрометировать его. Он просил о встречах, Дина осталась непреклонной. Но когда Волынкин уехал в Североград, она сама позвонила и сказала, что можно встретиться.
Белозеров приехал с твердым намерением переговорить с Диной о будущем. Они должны наконец обсудить, как им быть. Неопределенность тяготила его, он считал противоестественным, что они не вместе. Белозерову было трудно сделать последний решающий шаг, но он был готов его сделать. Ему нужно было лишь услышать, что и Дина согласна.
Она остановила его после первых же слов:
— Не надо, Леша.
Он отошел к окну, пытаясь понять, что означает ее нежелание говорить о самом важном для них.
— Ну, пожалуйста, давай поговорим серьезно, — снова попросил он.
Дина не ответила, даже не обернулась; она убирала посуду после завтрака.