— Придумайте что-нибудь, — нетерпеливо сказал Шанин. — Бетон идет на главные объекты, ваши коровники подождут.
— Коровники не мои. Бетон должны давать по графику, который утвердил трест! У меня под этот график спланирована «сетка», вы же знаете!
— Учитесь мыслить масштабами стройки, — спокойно посоветовал Шанин. — Ваша «сетка» не самоцель, даже газетчики сумели в этом разобраться. Я не могу оставить без бетона промблок и биржу.
Белозеров несколько секунд помедлил.
— Не могу понять, почему Спецстрой должен страдать... — Его остановил рывок за пиджак сзади. Не оглядываясь, он нащупал мягкое толстое запястье Корчемахи, сжал; Корчемаха охнул, пиджак снова повис свободно. — Страдать из-за того, что кто-то на главных объектах не умеет организовать работу!
Шанин, склонив голову набок, смотрел на него с любопытством. С удивлением, развернувшись на стуле, взглянул Трескин. Лицо Шумбурова покривилось в презрительной ухмылке. Свичевский непонятно улыбался. Несколько человек, встретившись с Белозеровым глазами, поспешно отвели их. Он почти физически ощутил, как между ним и Шаниным, Трескиным, всеми, кто был в кабинете, пролегла тень отчуждения.
— Хозяйственные решения диктуются конкретными соображениями, — сказал Шанин со спокойной доброжелательностью. — Что толку в дорогах, если по ним нечего возить? Надо строить комбинат, за дорогами дело не станет.
Шанин словно бы призывал всех не придавать значения бестактной настойчивости Белозерова, и инженеры вняли ему. С лица Свичевского сошла его загадочная улыбка. Шумбуров снова угрюмо смотрел перед собой, никто не прятал больше от Белозерова глаз. Но Белозерову вдруг самому стало трудно смотреть на сидевших в кабинете людей. Он был так расстроен, что забыл о журналистке, но спустя несколько минут вспомнил и взглянул на нее. Волынкина, показалось ему, была взволнована — щеки горели румянцем, — но словно отрешена от того, что происходило в кабинете: сидела неподвижно, опустив глаза. «Какая красивая женщина», — мелькнуло у него в голове. И тут же его внимание снова переключилось на управляющего. Шанин вытащил из ящика стола телеграмму, прочитал. Помолчал, давая возможность осознать ее катастрофический смысл. Затем заговорил резко, напористо.
Стройка испытывает затруднения с материалами сегодня, еще более серьезные трудности возникнут завтра. Этого можно избежать, если принять предложение об ускорении строительства комбината. Такое предложение сделано тресту горкомом партии, первым секретарем товарищем Рашовым от имени вышестоящих органов. Он, Шанин, считает, что строительство нужно и можно форсировать. Резервы есть. Первый — ликвидация простоев. Газета правильно раскритиковала Голохвастова за то, что рабочие у него бездельничают. Но журналистов следует упрекнуть за узость критики. Они повели огонь по прорабу, а не меньше виноват и Осьмирко, начальник ТЭЦстроя, который обязан позаботиться о бесперебойном материально-техническом обеспечении объекта. Начальник другого участка, Белозеров, снабжением занимается хорошо, даже слишком хорошо, — газета, кажется, это верно подметила. Жаль только, что журналисты не разобрались, почему материалы на Спецстрой поступают бесперебойно, а иногда даже сверх нормы — больше такого не будет! — и кто это разрешает. Если разрешает Корчемаха, надо было воздать в статье должное и ему, не позволительно заваливать материалами коровники за счет основных объектов промплощадки!
Вывод Шанин сделал неожиданный: статья работает вполсилы, а виноваты в этом Голохвастов и Белозеров. Впредь, чтобы избежать подобных случаев, вводится порядок: ни один начальник участка, прораб, мастер не вправе давать интервью газетчикам без разрешения управляющего трестом. Печать — великая сила, и не надо ее подрывать безответственной болтовней. Шанин выразил надежду, что Дина Александровна передаст мнение руководства треста о статье редактору, и встал: планерка кончилась.
Сквозь грохот отодвигаемых стульев Белозеров услыхал насмешливую реплику Корчемахи:
— С этого дня ни один журналист нас не покритикует. Будут ходить к Шанину, а он хоть кому настроит мозги на нужный лад!
Белозеров попытался улыбнуться, не смог, пошел к выходу, низко опустив голову. В приемной кто-то тронул его за рукав. Он поднял глаза, увидел Волынкину.
— Я вас жду, чтобы поговорить... Я все понимаю, но... — У нее было такое выражение лица, будто она чем-то испугана. — Очень прошу, выслушайте меня!
Белозеров пожал плечами: «Что она может сказать? Выразить сочувствие? Мне будет от этого легче?» Он стоял, молча ждал.