— Вы мне нравитесь, Алексей Алексеевич, я ваш друг по-настоящему. И по праву друга скажу: не вам переписывать тот устав — не позволит Шанин, и не лезьте на рожон... Он Зарецкому, что до Трескина главным инженером был, хребет сломал одним замахом. На Шанине держится Сухой Бор, до него тут черт-те что творилось, если на семьдесят процентов план вытягивали, так это достижением считалось. Слушайте Шанина, делайте так, как велит Шанин, и будете чувствовать себя нормально.
— Но вы же позволяете себе возражать ему, Яков Карпыч!
— Так то ж возражать! А вы критикуете — это совсем разные вещи. Возражать и вы возражайте, только не забывайте, что возражаете Шанину.
— А как Шанин относится к Трескину? — спросил Белозеров.
— Этот вопрос мне по душе! — воскликнул Корчемаха. — Вы уже начинаете думать! Очень хорошо относится Шанин к своему главному инженеру, очень, потому что Трескин правильно себя ведет.
— Что значит — правильно?
— Трескин работает, а Шанин решает. Трескин на участках, а Шанин в тресте. Трескин учит людей, а чему их учить, решает Шанин.
Они вошли во двор и у первого подъезда пожали друг другу руки. Белозеров жил во втором подъезде, на третьем, как и Корчемаха, этаже. Иногда по предварительной договоренности они стучали в стену, которая разделяла их квартиры, чтобы одновременно спуститься вниз, когда собирались вместе, семьями, идти в кино.
Глава девятая
Стенные часы пробили шесть. Чернаков закинул руки за тонкую, как у мальчишки, шею, повертел ими, разгоняя накопившуюся в теле за четыре часа заседания оцепенелость, сказал Белозерову:
— Ты еще можешь? У меня с девяти до шести шарики вертятся, потом будто кто горсть песку в них — р-раз! И выключаюсь.
— Отложим? — предложил Белозеров; помимо воли в его голосе прозвучала досада.
— Ладно, давай. — Чернаков почувствовал его досаду. — Не часто и беспокоишь. Говори, что у тебя.
Слушая, Чернаков ставил на подлокотник руку, клал на ладонь голову и, кособоча ее, смотрел на собеседника.
— Замахнулся ты, парень! — сказал он, когда Белозеров кончил. — Шанин отменил «сетки» на Спецстрое, а ты предлагаешь их для основных объектов промплощадки. Силен! А кто будет составлять эти сетевые графики? Главный инженер и его замы не вылезают с участков, на координации с монтажниками сидят. Производственный отдел? У него сметы, расчеты...
— Потому, что дело сложное, я и пришел в партком. — Взгляд Белозерова был упрямым. — Это назрело, понимаешь?
Чернаков собрал на лбу морщины, приподняв узкие темные брови, помолчал, раздумывая.
— С Шаниным надо поговорить, — нашел он наконец выход. — Без него такое дело не решишь. Сходи к нему.
— Меня Шанин слушать не станет, — отказался Белозеров. — Идти надо тебе. Секретарю парткома на полуслове рот не заткнешь, как нашему брату.
Белозеров рассказал о распределении бетона на последней планерке, но Чернаков принял сторону Шанина.
— Что может сделать управляющий, если бетона не хватает? Комбинат-то нужно строить! И на твои «сетки» он смотрит правильно. Сегодня Биржестрой отстал, завтра Промстрой — графики прахом. Какой смысл тратить на них время?
— Пойми же ты, Илья Петрович, нельзя так работать! — начиная сердиться, сказал Белозеров. — Мы узакониваем анархию! Если Свичевский не может наладить работу, ему надо помочь.
— А-а! — отмахнулся Чернаков. — Мы с этим Свичевским возимся как с грудным младенцем, толку-то!
— Значит, надо его заменить, — не отступал Белозеров. — Человек годами путает карты всей стройки, а мы его держим, во имя чего?
— Сегодня Свичевского заменим, завтра — тебя, не то говоришь! Хозяйственные кадры не перчатки, беречь их — партийный принцип.
— Сам себе противоречишь: возимся — толку нет, прогнать — принцип мешает, — едко сказал Белозеров. — Не понимаю тебя, секретарь.
— Хороший ты парень, Алексей... Но Шанин авторитет, и я ему верю. Авторитеты нам нужны. И потом, пойми, сейчас, когда поджимают сроки строительства, затевать какие-то дебаты не очень разумно. — Чернаков вышел из-за стола, налил из графина, стоявшего на подоконнике, стакан воды, с наслаждением выпил. — Во рту пересохло спорить с тобой. У Шанина опыт, десяток строек за плечами. Посмотри-ка лучше метеосводку, подними себе настроение, — предложил он, кладя перед Белозеровым лист голубой бумаги. — Жара в двадцать пять градусов ожидается!
— Позагораем, — усмехнулся Белозеров. — Без материалов...
У него было хмурое, упрямое выражение лица. Чернаков несколько секунд внимательно рассматривал его, потом расхохотался звонко и весело: