— Добрый день, Дина Александровна, — поздоровался Рамишвили. — Эдик задержался на работе, а потом пойдет прямо в институт. У вас что-нибудь срочное? Я могу его разыскать.
— Нет, нет, спасибо. Я позвоню в другой раз.
За окном, на болотистом пустыре, который отделял больницу от жилого массива, рождался туман. Словно бы выползал из-под бурых травянистых кочек белый дымок, затягивая землю молочной пеленой. Кое-где на пустыре еще проступали резкими серыми пятнами ошметки снежных сугробов. Утром они будут еще меньше, чем сейчас, — по ночам снег будто растворяется в тумане.
Стемнело. Дина задернула штору и включила настольную лампу.
...В коридоре послышались шаги, женский голос произнес:
— Сюда, пожалуйста.
Раздался стук, Дина сказала: «Да-да», — дверь широко распахнулась, и вошел незнакомый высокого роста мужчина.
— Здравствуйте, — сдержанно улыбаясь, сказал он.
— Вы... ко мне? — удивилась Дина, натягивая на колени полы старенького больничного халатика.
— А нянечка сказала, что вы меня ждете.
Улыбка на крупном лице мужчины стала ярче, Дина перехватила его взгляд, брошенный на свитер.
— Господи, — сказала она виновато. — Простите. Ведь и вправду жду, но вы... вы совсем не похожи на того, каким я вас видела.
— Я хотел надеть лыжный костюм, но решил, что это неудобно, — пошутил он.
— Ой, что же я держу вас у дверей! Проходите, садитесь.
— Спасибо, я на одну минуту. Как ваша нога?
Дина помедлила с ответом. Ее расстроило его намерение уйти так быстро.
— Перелом? — уточнил он свой вопрос.
— Трещина. До сих пор не пойму, как я ухитрилась разбиться.
— Вы налетели на корягу, я видел ее на обратном пути. Очень больно?
— Было очень... Сейчас ничего, уже хожу потихоньку, — ответила Дина и заторопилась. — Я вам так признательна! Один журналист собирается даже написать о герое очерк — сенсационный, конечно!
— А стоит ли? Я даже жене родной не рассказал об этой истории, — усмехнулся он.
— Такая скромность?
В Динином вопросе прозвучала насмешка; Дина тут же поняла свою бестактность.
Но гость обратил ее слова в шутку.
— Ого! — воскликнул он. — За что это вы меня?
— Простите, — сказала Дина, чувствуя, как у нее начинают гореть щеки; объяснение дала первое пришедшее на ум: — В каждой женщине, как вы знаете, есть капелька яда.
— В вас его наверняка двойная порция, — ответил он ей в тон. — Вы позволите взять свитер? Здесь, кажется, достаточно тепло.
Он вытер платком лоб и шею, и Дина тоже почувствовала, как душен воздух жарко натопленной палаты и как неприятен устойчивый, въевшийся в стены запах лекарств.
— Я заверну, потерпите еще минутку, — попросила она, осторожно опуская больную ногу на пол.
Дина завернула свитер в бумагу.
— Еще раз спасибо. Я так обязана вам...
Он не дал ей договорить.
— Что вы, что вы! Любой поступил бы на моем месте так же. До свидания.
— Всего вам хорошего.
Он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
Из Северограда Дмитрий привез Дине серый плащ с замшевыми застежками — обычная история, теперь будет вылезать из долгов. Выложив подарок, он поднял сияющие глаза на жену: ну, как? «Спасибо», — взглядом поблагодарила Дина. Дмитрий кивнул, ему было достаточно, он не привык к большему.
— А теперь новость, — напомнила она. — Что у тебя за новость?
— Первым секретарем горкома будет Рашов! — со значением ответил Дмитрий.
Дина пожала плечами: что в этом особенного? Еще месяц назад, когда прежнего первого секретаря переводили в обком, в редакции предсказывали выдвижение Рашова.
— Ну и что? — спросила она.
— Как что? Всего тридцать, а уже первый секретарь горкома, это тебе не фунт изюма!
— Что в этом плохого?
— Молодой, зеленый, дров может, понимаешь ли это, наломать будь здоров! — У Дмитрия от волнения покраснели чисто выбритые щеки. — С тобой-то он на дружеской ноге. А другие, кто по работе его знает, за голову хватаются.
«Положим, я дружна не с Рашовым, а с его женой, но и с Валерием отношения неплохие, хотя Рашов Дмитрию не симпатизирует, наверное, сказывается разница в возрасте», — подумала Дина.
И вдруг вспомнила: с полгода назад Энтин пошептал ей, что Рашов на каком-то заседании недобро отозвался о Волынкине. Дина тогда не придала значения «конфиденциальной» информации, к которой Энтин питает особую слабость. Но, может быть, там в самом деле что-то было?