Ядрихинский не пошевелился, словно не слышал. А если один сидит, то и второй с места не сдвинется.
— Морошно, — проговорил Ядрихинский, показывая глазами на окно, за которым начинал моросить мелкий дождь. — Может, отделать тебе, Лексеич, кабинет на ТЭЦ?
— Обойдется, — отмахнулся Белозеров. — До благоустройства ли сейчас, Степаныч?
— Ну, ну. — Ядрихинский надел кепчонку, пошел к выходу. Эдик выпрыгнул из вагончика вслед за ним. Белозеров снял трубку, намереваясь позвонить насчет гусеничного крана для Лещенка.
В дверях появился Голохвастов. Лицо испитое, но, кажется, трезв.
— Добрый день. — Голос был трубный.
— Добрый день. — Белозеров безучастно смотрел в окно, предоставляя Голохвастову начать разговор первым.
После прошлого загула он хотел поговорить со старшим прорабом, но тот оборвал на полуслове: «Я не мальчик, Белозеров, и нотации твои мне надоели. Если я тебя не устраиваю, давай расстанемся. Между прочим, я к тебе не набивался». Может быть, и стоило последовать его совету, но Белозеров решил не отступать.
— Слышал, хотите штукатурить котельный без лесов? — спросил Голохвастов.
Белозеров молча смотрел в окно.
— Мысль хорошая, — одобрил Голохвастов. — Можно несколько дней сэкономить. Кто придумал?
Белозеров снова не ответил. Голохвастов разгадал белозеровскую тактику, его лицо побагровело.
— Сколько тебе лет, Белозеров? — хриплым голосом спросил он.
— А что?
— Тридцать пять — тридцать шесть, не больше. А мне пятьдесят, понял?
— Понял, — сказал Белозеров спокойно, почти доброжелательно. — Есть такая притча. В старину некий адмирал начал выговаривать командиру корабля за упущения по службе. Командир был самолюбив и вспыльчив, он сказал: «Господин адмирал, не вам меня учить, я тридцать лет плаваю на корабле!» Адмирал ответил: «Мой сундук плавает пятьдесят лет, но он остался сундуком, господин капитан первого ранга!» Надеюсь, вы тоже меня поняли?
Голохвастов медленно бледнел, в светлых чуть навыкате глазах кипела холодная ненависть.
— За такие вещи бьют морду!
— Не советую, — все тем же тоном сказал Белозеров. — В армии у меня был разряд по боксу. — Он помолчал, рассматривая склеротические прожилки на щеках Голохвастова, продолжил: — Первый раз я вам спустил. Вы не поняли доброго отношения. Теперь будете строго наказаны. Не одумаетесь — разжалую в мастера, на посмешище всей стройке.
— Но-но, не очень. — Голохвастов рычал. — Нос не дорос. Разжаловать старшего прораба может лишь управляющий.
Белозеров пропустил его слова мимо ушей.
— Все! А сейчас прошу выехать к Свичевскому за гусеничным краном. Две трети кранов — на Биржестрое, пусть поделятся. Если Свичевский упрется — можете пустить в ход вашу дружбу с Шаниным, в данном случае это уместно.
Голохвастов неторопливо, сохраняя достоинство, двинулся к двери. Победа? Как бы то ни было, это первый случай, когда Белозеров сказал слово последним. Раньше Голохвастов всегда находил способ показать, что хоть и вынужден подчиниться, но не считает Белозерова авторитетом.
Да, это победа, очень маленькая, но победа. Если выбить из него амбицию, Голохвастов перестанет чувствовать себя обиженным и бросит пить — из-за этого ведь пьет! О деле начнет думать Голохвастов, работать начнет. «Доложу-ка я об этом случае Шанину, и посмотрим, чем кончится», — решил Белозеров.
Теперь можно было пойти по цехам, посмотреть, как идет дело в бригадах. Поднявшись на второй этаж, где размещались помещения будущего управления ТЭЦ, он увидел, что во всех комнатах работают девушки.
— Надя! Кучкарева! — окликнул он звеньевую, затиравшую стену в коридоре. — Это что за новости? Кто вас перевел сюда? И почему вы в первой смене? Вы должны работать во вторую на распределительном устройстве. Что за партизанщина?
Надя спрыгнула вниз.
— Четыре вопроса одним залпом, и все сердитые? Партизанщины никакой нет. Мы были во второй смене и есть. А сюда пришли сами, вроде как на воскресник.
— Кто разрешил?
— Да не спрашивали мы ни у кого. Сами решили.
Белозеров пошел искать бригадиров. Оба были в в будущем кабинете начальника электростанции, затирали стены.
— Перешли на двенадцатичасовой рабочий день? Что хочу, то и ворочу? У Эдика ветер в голове, но вы-то, Калистин Степанович! Никак не ожидал! — укоризненно сказал он.
— Я спасибо ждал, а он на-ко! — Ядрихинский растерянно заморгал белесыми ресничками: — Нарушили чего?
— Нельзя работать в две смены. На воскресник извольте получить разрешение профсоюза. Законы же существуют!