Где бы он ни был: в Москве, в ссылке в Горьком, я ставила Сахарова в известность о моих действиях. Я не получила ни одного письма от Андрея Дмитриевича, но позже узнала, что он мои письма получал.
Из американских газет я знала, что происходит в России. И вот обласканный лауреатом Нобелевской премии мира Горбачевым ссыльный Сахаров на свободе.
Мы встретились 27 августа 1989 года. Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна гостили в Бостоне у дочери и сына Елены Георгиевны. Мне позвонила из Бостона в Сент-Луис Таня, дочь Елены Георгиевны и сказала, что Андрей Дмитриевич просит меня приехать 27 августа. «Не могу приехать, — в отчаянии восклицаю я. — У меня гостит мой внук Максим, приехал из Парижа повидать меня. Один приехал. Ему 14 лет». — «А вы с ним приезжайте. У нас для него и компания найдется».
С главой этой компании, Матвеем, сыном Тани, я была знакома по Москве: в 1974 году на кухне, на квартире Сахаровых не хватало рук подержать Матвея. Ему еще не было года. «Дайте мне подержать», — попросила я. «Нет, я подержу, — сказал Сахаров. — Я это люблю». И взял Матвея.
Мы явились, и я получила возможность высказать Андрею Дмитриевичу мою оценку кремлевского самодержца и предостеречь Андрея Дмитриевича от ставки на эту однозначно отрицательную фигуру.
Мы завтракали на веранде. Жара была несусветная. Андрей Дмитриевич вошел, натягивая на одно плечо шерстяную курточку поверх рубашки: знак уважения к даме почтенного возраста.
Завтрак был прерван телефонным звонком. Униженные просьбы Сахарова отказаться от свидания с ним из-за его чрезвычайной занятости были адресованы какому-то высокопоставленному лицу, пересекшему океан в надежде повидать Сахарова.
Сахаров приехал в США не отдыхать. Он был всецело поглощен завершением своих мемуаров и созданием Конституции своей страны, целостность которой он всеми силами стремился сохранить.
Позади был Первый съезд народных депутатов, арена борьбы депутата Сахарова за отмену шестой статьи Конституции, вручающей КПСС безраздельную власть над телами и душами подъяремного народа, и за создание партии, объединяющей все свободолюбивые силы страны.
Я поблагодарила Андрея Дмитриевича за звонок американскому послу. «Это все Люся надоумила», — сказал Андрей Дмитриевич.
Дальше следовала атака: «Вы нарушили демократический принцип, дав согласие баллотироваться в народные депутаты Съезда не от территориального округа, а от ведомства, от Академии наук». «Там я оказался бы конкурентом Ильи Заславского, — сказал Сахаров, — а я этого не хотел. Я считаю Заславского самым лучшим человеком в мире».
Дело дошло до Горбачева: «Вы Горбачева поддерживаете, а он о перестройке и не мыслит. Вы его книжку «Перестройка и новое мышление» читали? Там черным по белому стоит: плановое хозяйство, колхозный строй, разделение Германии на два государства остаются в неприкосновенности. Разговоры о семейном крестьянском подряде, о хозрасчете промышленных предприятий, об объединении Германии — одна болтовня». «Я Горбачева не читал, — говорит Сахаров. — Я сужу по его делам. Он прогрессирует. Вы были в России?» «Нет, — отвечаю, — и не тянет». «Напрасно, — говорит Сахаров. — Это другая страна. Вы бы ощутили себя пассажиром машины времени».
Он говорил о забастовках, о необходимости наладить налоговую систему, об изыскании средств на пенсии. Источником финансирования пенсионеров должны были стать партийные взносы коммунистов. Он называл число членов партии, число пенсионеров, объем пенсионного фонда, размер членских взносов коммунистов. Он знал все.
Я прощалась с ним в саду перед домом. Он сидел в тени, за садовым столом, и писал мемуары.
Семь часов разницы во времени между Москвой и Сент-Луисом позволили местной газете «Сент-Луис Пост-Диспетч» опубликовать сообщение о смерти Сахарова в тот же день: 14 декабря 1989 года. Утром этого дня, просидев всю ночь в лаборатории, я собиралась уходить из университета. Вошел мой коллега, профессор Эд Жоерн с газетой в руках и сказал мне: «Сядьте». Когда я села, он показал мне газету с сообщением о смерти Сахарова.
Воспоминания Сахарова опубликованы посмертно. Елена Георгиевна прислала мне оба тома. В конце второго тома помещен проект конституции, написанный Андреем Дмитриевичем в последние дни жизни.
Я подошла к концу повествования, к финалу моего романа с Юрием Вальтером. Мне кажется сейчас, что весь роман состоял из одних финалов, провалов в безнадежность. Их было по крайней мере три. Два из них описаны в «Суховее», всем трем нашлось место в английском издании моих воспоминаний, вышедших пятью годами позже «Суховея».