Весь год по возвращении из Парижа Александр Васильевич не забывал своей «милой Луизы». Напротив, всё больше тосковал о ней. Он то и дело заезжал в магазин к госпоже Мене справляться, не поступала ли на службу француженка по имени Луиза Деманш. Просил, если она появится, тотчас же сообщить ему.
Приехав в Россию 6 октября 1842 года, Луиза не спешила воспользоваться рекомендацией Сухово-Кобылина. Она осталась в Петербурге и устроилась модисткой в магазин портнихи Андрие на Невском проспекте.
Луиза надеялась разбогатеть, торгуя модными шляпками в Северной столице, и явиться к «русскому боярину» со своим капиталом. Но торговля в Петербурге не принесла ей ничего, кроме долгов. В декабре она оставила магазин Андрие и решилась ехать в Москву.
Не объявляясь Александру Васильевичу, Луиза остановилась у своей соотечественницы Эрнестины Ландрет, с которой познакомилась в магазине Мене. Квартиру для Эрнестины в Газетном переулке снимал брат поэтессы графини Ростопчиной гвардии поручик Сергей Петрович Сушков, впоследствии неоднократно привлекавшийся свидетелем по делу об убийстве Деманш.
Эрнестина и сообщила Александру Васильевичу о приезде Луизы.
Счастливый и возбужденный, он помчался в Газетный переулок.
«Зима. Первое сладостное свидание с Луизой, — записал он в дневнике. — Я приехал за нею в санях. Она вышла. Я ее посадил в сани и… какая досадная эта зима — эта шуба…»
О том, чтобы Луиза работала модисткой, уже не было и речи.
— К черту госпожу Мене! К черту шляпки! — восклицал Александр Васильевич. — Я сделаю вас настоящей русской купчихой! Не смейтесь!.. Вы будете сидеть на пуховых подушках, пить чай из самовара и бранить кредиторов, я научу вас, как с ними разделываться в два счета: эй, там, кто-нибудь, гоните их в шею!.. Я люблю вас, Луиза, я не знаю, как прожил весь этот год без вас…
На следующий же день Александр Васильевич снял Луизе квартиру в доме Засецкого на Рождественке. Но этого ему показалось мало, и он арендовал для француженки весь первый этаж дома графа Гудовича — со спальнями, кабинетом, просторной гостиной, кухней, погребом и конюшней. Дом Гудовича находился в самом центре Москвы на углу Тверской и Брюсова переулка, в двух шагах от дома военного генерал-губернатора. Кобылин дал Луизе в прислугу дворовых девок Аграфену Кашкину, Пелагею Алексееву, Василису Егорову и Настасью Никифорову. Он отрядил к ней лучшего своего повара Ефима Егорова, прошедшего школу в Петербурге на кухне Дашкова, трех кучеров и мальчика-рассыльного.
С азартом и воодушевлением занялся Александр Васильевич покупками для Луизы и обустройством ее апартаментов.
«Я набрал и накупил какой-то мебели, — пишет он в дневнике. — Постели поставили в большой комнате; за нами ходил камердинер, страшно напивался пьян, ухал и пугал Луизу».
Восемь лет спустя, перечитывая показания свидетелей по делу об убийстве Деманш, дневники и письма Кобылина, обер-прокурор Лебедев отметит в своих «Записках»: «Грустно видеть этого даровитого Сухово-Кобылина, поглощенного интригами, и этих крепостных, отданных господином в рабство своей французской любовнице».
Принадлежность к одной из самых древних и знатных фамилий русского дворянства не позволяла Александру Васильевичу жениться на «безродной иностранке». Против этого брака восстала бы вся его семья. Впрочем, с мнением семьи и всего высшего света он бы не посчитался, если бы решил сделать Луизу своей женой. Но он сам был лютым стражем чистоты своей аристократической фамилии, унаследованной, по семейной легенде, от боярина времен Ивана Калиты, тевтонского рыцаря Андрея Кобылы[5]. У него, последнего представителя рода Сухово-Кобылиных (о судьбе его несчастного младшего брата речь пойдет ниже), чувство дворянской гордости было в высшей степени обостренным. Во славу своего рода и с тоской о его былом величии он организовал в Кобылинке музей, где свято хранил семейные реликвии и документы — «государей моих жалованные грамоты». Об этом музее писали газеты, его посещали любители русской старины.
— Мы, Кобылины, могучий род! — любил говорить он.
Судьба в ответ послала ему клеймо страшного обвинения, тюрьму и разорение; обрушила на Кобылинку свирепый пожар, испепеливший родовую усадьбу и смешавший с прахом рескрипты царей, и, завершая тяжбу с ревнителем последних оплотов «могучего рода», обрекла его на старость без семьи и потомства и уготовила смерть на чужбине в одиночестве и забвении.
«Странная, странная судьба!»
Оставив магазин Мене, Луиза приняла русское подданство и стала именоваться московской купчихой Луизой Ивановной Симон-Деманш. Александр Васильевич снабдил ее капиталом в 60 тысяч рублей серебром и открыл на ее имя торговлю шампанскими винами со своих заводов, находившихся в селе Хорошеве под Москвой, а также мукой, медом, сахаром, патокой и прочими бакалейными товарами, поставлявшимися в изобилии из его родовых имений в Тульской, Нижегородской, Владимирской, Московской и Тверской губерниях.
Вскоре Луиза стала управлять многими коммерческими делами и предприятиями Кобылиных. Она с успехом представляла интересы дворянского семейства в купеческом мире.
Француженка сумела расположить к себе всех родственников Кобылина, которые, как пишет Феоктистов, «убедились, что ею руководит искреннее чувство, а не какой-нибудь корыстный расчет». Луиза была посвящена во все торговые и финансовые операции не только Александра Васильевича, но и его зятя (мужа младшей сестры) Михаила Петрово-Соловово и кузена Ивана Шепелева — крупнейших московских коммерсантов, которые доверяли ей без расписок огромные суммы, ценные бумаги, документы и золото.
Мать Александра Васильевича и его сестры Софья и Елизавета испытывали к француженке необыкновенную привязанность. Они называли Луизу «доброй и прекрасной женщиной». Для них она была преданным другом, доверенным лицом, милым и приятным собеседником. Без участия и совета парижской модистки сестры Кобылина не делали ни одной даже самой мелкой покупки — салопа, пелеринки, шляпки… Авторитет Луизы во всех семейных делах был настолько велик, что даже Мария Ивановна, обладавшая неограниченной властью в доме, не обходилась без ее помощи, когда нужно было оказать влияние на сына. В одном из писем она просила француженку уговорить Александра не оставлять службу в канцелярии генерал-губернатора, которая давала бы ему возможность баллотироваться на пост губернского предводителя дворянства. Но здесь Александр Васильевич был непреклонен: в 1849 году он вышел в отставку в чине титулярного советника. При этом он заявил:
— У меня и на могиле будет надпись: никогда не служил!
Через Луизу же Мария Ивановна пыталась смягчить крутой нрав сына. Она не раз говорила француженке:
— Остерегайте его, Луиза. Он неучтив и груб с людьми, с которыми имеет дело, и в особенности с кредиторами.
Александр Васильевич попросту имел обыкновение гнать кредиторов в шею. Этой своей чертой он потом наделил своего персонажа Кречинского.
— Михайло Васильич, извозчик пришел! Он там, сударь, просит денег.
— В шею!.. <…>
— Михайло Васильич, прачка пришла: денег просит.
— В шею! <…>
— Михайло Васильич, вон дровяник тоже часа два стоит.
— Да ты с ума сошел, что ли? дела не знаешь?.. Что ты лезешь ко мне с пустяками?
Позднее, когда к Сухово-Кобылину пришла литературная слава, его неучтивость стала в театральной среде притчей во языцех. С директором Императорских театров Александром Михайловичем Гедеоновым, с которым опасались ссориться актеры и драматурги обеих столиц, он не церемонился. Однажды в присутствии министра двора графа Адлерберга он взял Гедеонова за ворот и, по собственному выражению, «под кулаком у носа» заставил сознаться в подлоге документов, в результате которого драматург лишился гонорара за «Свадьбу Кречинского».
Луиза, сколько могла, старалась влиять на Александра Васильевича и, как видно, не без успеха.
5
На самом деле Андрей Кобыла упоминается в летописях лишь однажды, под 1347 годом, то есть спустя семь лет после смерти Калиты. Его происхождение неизвестно; гораздо позднее появилась легенда, что к Александру Невскому «из немец» выехал потомок прусского короля Гланд (в православии Иван) Камбила, а его сына стали называть переделанным на русский лад прозвищем Кобыла. Исследователи полагают, что основатели рода были или природными новгородцами, или костромичами.