- Забирайте!
Я пошёл к стойке. Поблагодарил костлявую, не преминул опять ввернуть своё дурацкое «красавица». Красавица же, промолчав, нахмурилась.
Плохо, думаю. Растерял я по тюрьмам своё природное обаяние. Или его никогда у меня не было? Ну и хрен с ним!
- Я знаю, откуда ты всё про меня знаешь, - заявила Настя, когда я вернулся.
- Да?
- Да. Я даже знаю, кто ты. – На еду она даже не взглянула.
Лицо её было напряжённым, глаза ловили мой взгляд.
Какое-то тревожное чувство охватило меня. Даже стало душно. Душе.
Представьте себе, стало душно душе.
- Кто? – спросил я.
- Ты… - голос её дрожал. – Ты мой папа.
О Господи ты Боже!
Широко открытыми глазами смотрела Настя мне в лицо, стараясь понять, правильна ли озарившая её догадка или она ошиблась, приняв желаемое за действительное. Смотрела жадно впившись взглядом в моё лицо! Она ждала ответа, ждала и надеялась…
- Ты мой папа? – повторила она, на этот раз с заметной вопросительной интонацией. – Правда, да?
А глаза не мигая глядели…
У меня было два выхода. Либо обмануть, либо… обмануть её ожидания.
Я неуверенно кивнул.
Она с облегчением прикрыла веки, из-под ресниц выкатилась слеза.
- Папа, да?
- Да, - сказал я очень тихо, - я твой папа.
Настя спрыгнула с ящика и бросилась ко мне. Я присел, она обвила ручками мою шею. Шарик стал повизгивать, словно ощутил драматичность ситуации.
- Здравствуй, папочка! – зашептала она горячо. – Папочка, здравствуй, родненький папочка…
- Здравствуй… дочка!
Сердце моё, множество раз битое ударами судьбы, болезненно сжалось, а босяцкая душа подступила и встала комом в горле.
Господь Всемогущий! Клянусь Тебе всем святым, что было у меня в жизни, грехами своими клянусь себя не пожалеть ради счастья этого маленького ангелочка.
- Мама ждала тебя с войны, ждала-ждала, а ты всё не ехал-не ехал…И я тебя тоже ждала очень-очень, а ты всё не ехал…
- Прости, родная, прости…
- Ты был на войне?
- Да…
- А потом ты долго лежал в госпитале?
- Да…
- Папочка мой…
Настя плакала и всё говорила что-то, говорила, глотая слова… Я и сам находился на грани слёз. А может, и плакал, не знаю… А сердце выбивалось из груди, а с другой стороны в грудь бешенно стучало её трепетное сердце…
Что же я наделал? Имею ли я право?!
Без дома, без семьи, без денег и профессии, я взвалил на себя тяжёлый, а скорее всего, совершенно неподъёмный крест.
……………
Уложив выкупанную, сытую и блаженно-счастливую Настю спать, мы с Татьяной сели пить чай.
Я хотел объяснить ей, как получилось так, что девочка считает меня своим отцом, но вышло, что рассказал ей всё. О себе. Всю правду. Абсолютно всё.
- В общем, Таня, - закончил я свой полуторачасовой рассказ, - вот такие вот пирожки. Я вор. Точнее сказать, бывший вор.
Сидя напротив меня вполоборота, Татьяна глядела в окно, хотя за ним было черно, как на душе эсэсовца.
- Что скажешь?
Однако Татьяна упорно молчала и смотрела в окно.
Я рассматривал её профиль и думал о том, что в моей жизни было не так уж много женщин. А уж таких, как Таня, не было вовсе.
- Что скажешь?
Не поворачивая головы, она поинтересовалась:
- Ты собираешься воспитывать эту девочку?
- Я… Я готов о ней заботиться… Но если честно, я в полной растерянности… Я не в том положении, чтобы усыновлять… ну… удочерять… Короче, ты понимаешь…
- Конечно, - медленно проговорила она, - я понимаю.
Мы помолчали - то ли каждый о своём, то ли вдвоём об одном и том же.
Проснулся сверчок и затянул, бездарь, свою неизменную, привычную, однообразную…
- Что же делать? – нарушил я первым затянувшееся молчание.
- Ничего не делать. Спать. - Она встала. – Если хочешь, я постелю тебе у себя.
Удары моего сердца участились.
- Не могу гарантировать тебе, что не стану приставать.
Она улыбнулась. Грустно так улыбнулась.
- А я и не прошу таких гарантий. Мы же взрослые люди. Позади война, полжизни ею загублено, некогда в романы играть…
Таня направилась в спальню. Я проводил её взглядом. Посидел чуток ещё, чтоб успокоиться, и пошёл за ней.
…
На следующий день, ранёхонько с утра, заявился Порох.
Я за эти дни существенно расслабился, поэтому не услышал, как он вошёл. Я лишь сквозь сон почувствовал чьё-то присутствие, просто открыл глаза и увидел его стоящим у кровати. Он стоял недвижимо и глядел на нас с Таней. Таня крепко спала, уютно примостившись у меня на плече.
Я поднял свободную руку и приложил палец к губам. Не шуми, дескать. Порох кивнул и повёл глазами в сторону. Выйди, мол, потолкуем. Я осторожно вытянул руку из-под Танюши и, тихонько одевшись, вышел за Серёгой во двор.