А мой друг Катанян, если мы заходим в его фотомагазин, демонстративно целуя мне руку, молча смотрит на Гену.
– Слушай, он меня ненавидит, твой красавец армянин.
– Нет, он просто очень уважает моего мужа.
– Не понимаю, что вообще вас связывает.
– Но я же тебе рассказывала, я была корреспондентом, а он фотокором, мы работали в одной редакции.
– Да мало ли ты с кем в своей жизни работала! У вас что-нибудь было?
– Ты что? Никогда.
Я говорю правду, а он мне не верит. Тогда я спрашиваю:
– Получается, по-твоему, у мужчины и женщины могут быть только такие отношения?
– Какие «такие»?
– Ну, секс.
– А у нас что – секс? – спрашивает он.
– Наверное, – дурачусь я.
– Ну ты и стерва, Олька.
– Нет, ну озвучь, что у нас? Любовь, страсть, блуд, амок? Что?
– Все вместе. И более того.
А Катанян, блюститель моей нравственности, звонит мне вечером:
– Оль, он меня просто раздражает. Не заходи ко мне с ним, прошу. Что ты в нем нашла, в конце концов?
– Себя.
– Господи, какая ж ты дура, Алешина. Катастрофическая дура в любви. Как Колька-то тебя терпит, я бы на второй день жизни с тобой тебя бы убил за все твои выкрутасы.
– Только у него, пожалуйста, об этом не спрашивай.
– Да не буду, не волнуйся. Я просто не понимаю, неужели ты ничего не видишь. Я твой друг, поверь мне, ты совершаешь страшную ошибку.
– Роковую... Что я должна видеть-то, что?
– Что он не стоит тебя.
– А сколько я стою?
– Не сколько, а кого? Я знаю все твои увлечения на протяжении двадцати лет, я смотрю на них сквозь пальцы, потому что сам такой. Мы одинаково порочные дети нашего времени. Мало таких или, наоборот, много, я не знаю. Да мне это и не нужно. Речь не о победах на любовном фронте. Раз они потом оборачиваются поражениями, а всякое расставание, не важно по чьей вине, поражение и есть, какие ж это победы. Потому мне тревожно, что ни одно из твоих увлечений не было по времени таким длительным. У тебя было много мужчин, и каких! Если бы ты просто намеревалась пополнить свою коллекцию, я бы все понял. Но ты слишком задержалась с ним. Мне это непонятно. И вообще... Все должно идти по восходящей.
– Ты имеешь в виду должности? Так он достаточно высоко на служебной лестнице стоит.
– Не прикидывайся. Ты знаешь, что я имею в виду уровень.
– Чем он тебя не устраивает?
– Да всем. Терпеть не могу рафинированных мужиков.
– Да что ты о нем знаешь?
– Я не знаю – я вижу.
– Ты что, ясновидящим заделался?
– С тобой невозможно разговаривать. Ты как чужая.
– Прости, Катаняша. Прости меня. Просто я люблю и всех и все послала к черту. Какая коллекция... Мне никто, кроме него, не нужен. Может, и была когда-то коллекция, потому что я искала свою половину. Искала и нашла. Что же мне теперь делать?
– Коля знает? Про половину...
– Догадывается, наверное. Да мне все равно...
– Что ты делаешь, Алешина? Близких своих пожалей.
Но мы действительно всегда – всегда были как две половинки одного целого. Мы так точно подходили друг другу, как две створки раковины, они соединялись, раковина захлопывалась, получалось одно целое – МЫ. Одна общая душа. Такого со мной никогда не было. Всегда оставалось что-то для себя...
Глава 6
Тот вторник, после дня рождения его дочки Юльки, пришел через месяц. Он заболел воспалением легких, попал в больницу. Общались мы только по телефону. Возможность встречи у постели больного с его женой, дочерью или мамой ни меня, ни его совсем не устраивала. Он звонил мне на работу со сводками о состоянии своего здоровья. Я очень тосковала.
В тот день мы проводили Мишку Гаминского в Израиль. Ребенка мы ему так и не родили, дачу он нам так и не подарил. Мы отметили это печальное событие в буфете аэровокзала.
– Ну, пора. Может, когда прилетим тебя навестить, – сказал Гена.
– Да уж скорее я сюда приеду обратно, – ответил, смеясь, Мишка. Глаза у него были грустные-прегрустные.
Мы поехали в нашу квартиру, зашторили окна, зажгли свечи, открыли коньяк. Начали наш разговор – глазами.
– Ты сказал?
– Нет. А ты?
– Я жду тебя. Ты должен сделать это первым.
– Завтра, – ответил мне он вслух. – Нет, сегодня вечером... Нет – завтра. Давай сегодня никуда отсюда не уходить.
– Давай, – сразу согласилась я, набирая свой домашний номер: врать.
– Я сказал, что уезжаю в командировку.
– Но я же ничего не сказала...
Когда я решила все свои домашние проблемы, он сообщил с деланным равнодушием.
– Олюшoк... Знаешь, я тебе изменил.
– Да что ты? – бодрым голосом уточнила я, чувствуя, как лицо мое покрывается красными пятнами. – Впрочем... Ты ведь мне все время со своей законной клушей изменяешь, – грубо заметила я.
– Да не с ней. Тем более что ты знаешь, что я со своей половиной не сплю. В отличие от тебя.
– А с чего ты взял, что я с ним сплю? Мы никогда об этом с тобой не разговаривали.
– А у него что, есть любовница?
– Не знаю, не думаю.
– Тогда как же он живет эти семь лет?
– Ну, не семь...
– А сколько?
– Ну, год, наверное. Может, больше.
– Пусть год. Как?
– Я не знаю, меня это не интересует.
– Поинтересовалась бы. Может, чем помочь мужику нужно.
– Пошлятина какая трамвайная. – Я брезгливо передернула плечами.
– Так вот: я тебе изменил. Хочешь знать, с кем?
– Надеюсь, это была женщина, приятная во всех отношениях.
– Ты так легко об этом говоришь.
– Совсем нелегко, а что мне делать? Зачем вообще ты мне об этом сказал?
– Не знаю. Я ведь всегда был честен с тобой.
– Тебе нужно было что-то доказать себе?
– Нет. Это была медсестра из больницы.
– Она тебе понравилась?
– Нет. Это я ей понравился.
– Тебе с ней было хорошо?
– Это было всего один раз. Значит, не очень хорошо, как ты думаешь?
– Я не знаю. Ты говорил ей наши слова?
– Не сходи с ума. Я вообще ничего не говорил.
– Как бычок на заклании, тьфу, мерзость какая...
– Ощущение мерзости было потом.
– Слава богу, хоть потом... А во время – хорошо было?
– Не знаю.
– Сам начал этот дурной разговор. Ты ж с ней спал, не я. Бывает, что и один раз – но все так прекрасно.
– Ах да, забыл совсем. У тебя же такой богатый опыт в этой области. Ты можешь сливаться в экстазе на кафедре со своим профессором, на сеновале – с инструктором по туризму, в зимнем лесу возле аэропорта со своим Славиком и так далее... Море ощущений – оргазм на взлетной полосе...
– Романов, ну зачем ты так? Это ж все было до тебя. Мне вообще кажется, что все это было не со мной. До тебя меня просто не было... Мы же просто рассказывали друг другу, как жили «до друг друга». Ты тоже не ангел.
– По сравнению с тобой я – ангел.
– Я просто не понимаю, чего ты хочешь. Давай не будем обижать друг друга, просто разойдемся по домам.
– Нет, мы не разойдемся сегодня.
Я поцеловала его в лоб:
– Что с тобой, Ромашка? Мы не виделись так долго. Что-то случилось?
– Я же сказал: я тебе изменил.
– Но ты ж изменил мне телом, не душой? Так?
– Так. Но я изменил тебе. И от нее не пахло парным молоком, как от тебя.
– Это естественно. У каждой женщины свой запах. Обидно, что ты сообщаешь мне об этом с каким-то сладострастием, – заметила я, поджигая сигарету. – Я тебя не понимаю.
– Оль, я люблю тебя. Я так люблю тебя, что мне страшно. И переспал я, чтобы проверить себя – смогу ли я быть с другой женщиной. Я не могу, не получается. Все было чисто механически. И самое главное: все было, но ничего не было. Никакого ощущения полета, никакого растворения, никакой сладости от слияния с другим телом. Никакого превращения в одно. Прости меня, золотой мой ребенок. Милый мой ребенок, прости меня...
– Ты – полный дурак, катастрофический олух, непроходимый. Если бы ты знал, как я испугалась. А сейчас я обожаю твою медсестру. Она замечательная, она помогла тебе определиться в своем отношении ко мне.