В это момент в комнату вбежала фельдшер Грекова:
— Анка рожает!
— Где?
— На заднем дворе!.. Никак разродиться не может… Стонет — ужас! — Может, поможете, доктора?
— Ну, мы не ветеринары, — важно изрек Сковорода.
— Давайте хоть посмотрим, — предложила Свентицкене, откладывая вязание, и они с доктором Романцевым встали.
Виталий Гринберг возвращался с вызова по Шоссе Коммунаров. За баранкой сидел Валерка, прозванный бешеным. Громадная физическая сила чувствовалась в этом человеке, несмотря на невысокий рост — он был, словно высечен из единого куска камня, и это впечатление усиливалось маленькой стриженой головой на бычьей шее. Избыток этой звериной силы не давал Валерке покоя. Иногда, обычно ночью, он внезапно на полной скорости выезжал на встречную полосу и некоторое время гнал по ней, повергая сидящих рядом докторов в ужас. Иногда, если дорогу перебегала незадачливая кошка, он резко давал газ, и хорошо, если животное успевало выскочить из-под колес. И на все вопросы, зачем он это вытворяет, лишь глупо ухмыляясь переспрашивал:
— А чо?…
Гринберг возвращался с трудного вызова: инфаркт, отек легких… Слава богу, деда удалось живым довезти до больницы. Рация шипела и потрескивала:
— Первый, первый, я Закат! Как слышите? Прием… — послышался издалека измененный голос диспетчера Валентины.
— Закат, Закат! Я Первый, я Первый, слышу вас хорошо, прием…
«Ну вот, теперь дадут новый вызов: так и не получиться съездить на обед», — подумал Гринберг с грустью.
— Первый, Первый, Анка рожает, нужна ваша помощь! Прием…
— Какая Анка, прием…
— Да, собака наша…
— Да меня же животных лечить не учили…
— Первый, Первый, но вы же все можете! Прием…
— Едем уже… — смягчился Виталий, представив умоляющее лицо Валентины.
Машина мчалась по Южному шоссе, когда из придорожных кустов вдруг выскочила на проезжую часть растрепанная фигура и распахнула руки, преграждая путь — морду растягивала блаженная улыбка. Пьяный… Валерка не раздумывал, он даже не потрудился посигналить, чтобы пьяный убрался. В нем будто сработала всегда готовая пружина: подскочил, распахнул дверь и буквально выстрелился из кабины. За стеклом на было слышно звуков, все произошло как в немом фильме: быстрое движение рук — и тело летит в придорожный кустарник. Через мгновение Валера уже был снова за рулем, горячо дыша:
— Вот, бля! Я ж его мог задавить!.. — резко газанул он.
По сторонам проспекта пролетали унылые, грязные пятиэтажки.
Конечно, Виталию польстило, когда Валя сказала, что он все может, но он тут же иронически улыбнулся: да, первый, но среди кого? — Среди последних… На кафедре в институте так и не удалось зацепиться — лапы не было. Хотя — какая разница. Надо все пройти! Надо стать хорошим врачом! Он вспомнил, как отец не раз говорил: «Помни, Витя, мы, евреи, везде и всегда должны быть первые! Чтобы ни одна сволочь не могла сказать, что еврей плохо работает! И что бы ни было с нами, мы всегда поднимались и поднимемся!»… Стремление к первенству и ирония, вот что сохранилось у него в наследство от отца, та ирония, капнув которой на любой предмет, можно проверить его подлинность, позволяющая в глупом, диком и абсурдном видеть смешное, выносить невыносимое… И в профессионализме, пожалуй, с ним на скорой может соперничать лишь доктор Веточкин, но коллега на десять лет старше! Веточкин тоже в спецбригаде, поэтому они вместе никогда не дежурят: их ставят в розницу, чтобы прикрыть больше дней квалифицированными сотрудниками… Гринберг вдруг почувствовал холодок космического одиночества. Никому он здесь не верил. Из интеллигенции, пожалуй, здесь лишь доктор Романцев, но в нем Виталий стал подозревать антисемита с тех пор, как однажды увидел в руках Романцева том с письмами Достоевского.
А этот случай с собакой? Что и кому они хотят доказать? Они о людях так пекутся? Они серьезно?… — Скорее всего, сами для себя затеяли этот спектакль, от скуки.
Валера резко вывернул баранку, и они оказались на территории подстанции, напротив входа в диспетчерскую. Здесь уже ждала фельдшер Грекова. Подхватив ящик, Виталик последовал за ней в угол двора. Здесь, между гаражами и краснокирпичной стеной крови, он увидел Романцева, склонившегося над скулящим комком шерсти, и фельдшера Валю. В руках у Романцева был флакон капельницы, от которого спускалась к Анке прозрачная трубка, Валя держала собаку.