Нина стряхнула с рук муку.
— Это он шутил, — возразил Авилов. — Он всегда шутил, разве не ясно? Хочешь сказать, что трахать всех подряд и валять стихи про любовь достаточно, чтобы стать иконой? Должна быть еще сила.
— Дух живой, на все отзывчивый.
— Нет, не то. Этого мало. Не пойму что. Нужно разобраться. Это власть, так? Она дана не всем. Стихи — это инструмент. Как флейта или пианино. Потом их читают, это уже музыка. «Где тень олив легла на воды» — музыка?
Нина присела на стул и посмотрела на него внимательно.
— Не майся, не раскусишь. Это чудо. По-научному — феномен. Или попросту гений. Запредельные силы, выше человеческих.
Авилов внезапно понял, что в Нине казалось ему странным. Она обращалась с ним, как со святыней, бережно-молитвенно. Он не был для нее мужчиной и не был равным, а божественным созданьем он был — вот чем. Поставлен в один ряд с большим и высоким. Он замолчал, обдумывая расклад. Слишком много значения придавать человеку не стоит. Глупо, особенно когда дело идет о мужчине и женщине. Из просто человека в себе редко кто вырастает до большего, единицы. Уязвимая позиция, но Нина по-другому не умеет. Все или ничего, абсолют. А это ненормально, ибо противно природе.
— А откуда в человеке, в рыжем, нечеловеческое? Инородное?
— А вот. Промыслом Божьим, — похвастала Нина.
— Слишком просто. Думаешь, от этого тащатся? Что высшее соединилось с какой-то там арапской кровью? Не могу сфокусировать… Должна быть сила, которая из человека лезет. Он с ней справлялся стихами. Потом умер, может, устал от этого. От чужой силы можно устать и свалиться. Типа борьбы с бесом. Сначала он такой небольшой, игривый, свой парень, потом вырастет в черта, сам начнет задвигать, а из игры не выйти, потому что он в тебе. Остается одно действие свободы — смерть. Не поверю, что его подставили. Сам умер, своей смертью. Волеизъявлением.
— Хочешь просчитать гения? Не стоит. Лучше подумай, кто такой ловкий трюкач.
Нина снова принялась за тесто, а в окно залетела оса и закружилась над головой. Авилов побледнел. Чего он боялся в этой жизни, так это ос.
— Смотри, Лара с Геной, прохиндеи, им украсть рукопись — раз плюнуть, люди живут, чтоб побольше наследить. Но они невежды, оригинала от копии не отличат, им нужен консультант. Тамара только канает под простуху, ей так проще получать внимание. Но ей рукопись ни к чему, только молодой муж волнует. Депутат на кражу не способен, они все чужими руками привыкли. Чиновник из этой же оперы. Зоська — пофигистка, ей бы в кустах поваляться с мальчиком… У Павла Егоровича инсульт, правую сторону парализовало, надо, кстати, занести ему лепешек и яблок. «А» упало, «Б» пропало, кто остался на трубе? Твоя образованная подружка и ты. Сомнений нет. Давай колись.
Нина взглянула на Авилова, но тот давно потерял нить разговора, ему было дурно.
— Э-э-э, выгони осу, пожалуйста.
Оса, беспощадный гладиатор с мечом, орудием боли, способным прожечь насквозь, приближалась. Пытка ужасом, такой бархатистый вид, но вот она близко, бряцая кошмарным жалом… Сейчас пропорет нестерпимой иглой.
— Да что с тобой, голубчик? Я отгадала?
— Убери осу, я тебя прошу.
Нина размахнулась полотенцем, ловко сбила осу и, взяв за крылышки, выбросила за окно. Авилов выдохнул.
— У меня есть собственный завод. Ты видела мою машину, знаешь, сколько она стоит? Зачем мне рукопись? Куда я с ней пойду? В ломбард?
— Да? — Нина удивилась. — Надо же. А я хотела тебе денег дать на кроссовки, ходишь оборванцем. Думала еще, как потактичней сделать. Ты прав — дело не в деньгах. Коллекционеры с ворами не связываются, потому что ворованным не похвастаешь. Вывозить из страны — проблемы. Ну в общем, это либо по идейным соображениям, либо по дури. Но с тобой-то что делать? Вы с Натальей подходите. Она как эксперт, ты как исполнитель. Остается только выяснить ваши мотивы.
— Нина, я хочу тебя спросить… — Авилов помялся. — У тебя было много мужчин?
— Ну откуда? — она невесело рассмеялась. — Здесь мужчин нет, в театре тоже. Актеры не мужчины. У меня был только мой славный старик, больной, сморщенный, с диабетом.