— Книжку. Называется «Роман с манускриптом». Хочу еще неделю здесь побыть. Ты был прав: тут пишется. Мне хотелось что-нибудь написать не для газеты, без злости и печали. Что-нибудь незатейливо-красивое, провинциальное, никому не нужное, необидное. Так, для себя, не для заработка.
— Помнишь, ты говорила, что мы уедем отсюда другими людьми? — Авилов был настроен элегически, но Наташа его не поддержала.
— Нет, не помню. Вычеркнула ту жизнь, хотела ее выжечь, забыть напрочь. Теперь у меня амнезия. Не помню даже, как ты пахнешь.
Наташа улыбнулась, а Авилов наклонился к ней, притянул за шею и уткнулся лбом в лоб.
— Ты очень…. Иногда хочется тебя убить. Не обижайся. Так получилось.
— Ты, наверное, меня любишь, но не знаешь об этом? — Авилов тоже улыбнулся.
— Разве можно об этом не знать?
— Бывает…
Они помолчали.
— Меня посадят. С самого начала было ясно, что посадят меня, но я надеялся на удачу.
Авилов слегка гордился своей вселенской печалью, но Наталья не обратила внимания ни на печаль, ни на гордость.
— Хочешь почитать? — она собрала листки в стопку и подала ему. — Вернешь завтра, оставь у администратора, где ключи… Я побежала дописывать.
Она расплатилась и ушла. Авилов долго бродил по этажу, пока не нашел подходящую вещь. Здесь нужна ветровка. Не холодно, но все время задувает. Он заплатил и сразу надел ее на себя, оборвав этикетки и сложив Наташины листки во внутренний карман.
Наташа ворвалась к следователю, запыхавшись, и едва отдышалась на стуле.
— Что случилось, Михал Михалыч?
— А разве что-то случилось?
— Вы решили арестовать Авилова, но у него нет рукописи, он ее вернул! У вас есть свидетельские показания Свенцицкой, она это видела собственными глазами.
Шишкин спокойно вынул Зосин протокол из левой стопки и положил перед собой.
— Показания есть, а рукописи нет. Без рукописи это просто бумажка.
— Так найдите рукопись!
— Так верните ее. Отдайте Авилову, он принесет мне, и это зачтется как явка с повинной.
— Но у меня ее нет! Я ее и в глаза не видала!
— Как нет? — следователь удивился. — Я был уверен, что она у вас.
— Да с какой такой стати ей быть у меня?
— Это вытекает из газетной статьи. Это ведь вы подложили Спиваку обгорелые листки, иначе откуда у вас информация?
— Я профессиональный журналист, и мои каналы информации отлажены. Я плачу, чтобы написать первой.
— Смотрю я, у господина Авилова семь нянек: то одна его опекает, то другая… Завидует он, что ли? — Наташа недоуменно пожала плечами.
— Так получилось. Он сирота.
— Хорошо быть таким сиротой со сведенными наколками. Он вам сам сказал, что у него ее нет?
Завидует, решила Наташа.
— Я с ним жила и умею читать по лицу.
— Что же нам делать-то, Наталья Юрьевна? Почему я должен вам верить? Ни вам, ни ему я не верю. Хотя вы правы насчет лица, мне тоже показалось, что он всерьез решил сидеть. Но, сами понимаете, факты это факты, а выражение лица к делу не пришьешь. По логике, рукопись у него.
— А помните, после первого допроса вы передо мной извинялись? Ведь опять придется, — упрекнула Наташа.
— Придется — извинюсь, — строго возразил Шишкин. — Можно вопрос частного порядка?
— Слушаю вас внимательно.
— Что вас здесь держит? Все ваши возможные… поправьте меня, если я ошибаюсь… Все желания, какие можно предположить, например личные счеты и так далее, должны быть удовлетворены…
— О-о! Только не это! Михал Михалыч, я вас прошу… только не это. Я понимаю, что ваша профессия — подозревать. Вы как следователь успешны настолько, насколько способны плохо думать о людях. Но. Не упрощайте меня, не надо. Я способна на все. В широком спектре, от самого плохого до самого наилучшего. Нет ничего проще, чем быть несчастной и делать несчастными других. Это убого. Я хочу попробовать быть счастливой, ну и вокруг все тоже чтобы были в порядке. А не уезжаю потому, что книжку дописываю. Еще до счастливой концовки не добралась, вот и сижу… Как придумаю, сразу уеду. В русских романах, знаете ли, всегда слишком мрачные финалы. Знаете, чем я лучше Нины?
— А вы разве ее лучше? Чем, интересно?
— Тем, что она женщина трудной судьбы, а я нет… Я — легкой!
Вернувшись, Авилов не застал дома Нины. Она пришла ближе к вечеру, закутанная в черный платок и измокшая под дождем.
— Ходила в церковь, поставила за тебя свечку. А ты как?
— Собирать котомку и по Владимирке. Шишкин велел в 24 часа вернуть рукопись… Я куртку купил, там вешалки нет. Пришей, если нетрудно.